Мудрая змея Матильды Кшесинской - Елена Арсеньева

Алена онемела.

Одетт? А кто же тогда Одиль? И почему записка, адресованная ей, произвела такое впечатление на мадам Бланш?

После некоторой заминки Алена тоже представилась, назвавшись на французский лад Элен, потому что слышать свое имя с непременным ударением на последний слог (таковы нерушимые правила французской орфоэпии) она была решительно не готова.

Они пожали друг другу руки, потом облобызались на прощание, и мадам Бланш отчалила, оставив Алену в некотором недоумении.

Что-то со вчерашнего дня буквально зависло над ней «Лебединое озеро», или, выражаясь по-здешнему, «Le Lac de cygne», просто-таки на каждом шагу натыкаешься на имена его героев. Вчера Зигфрид. Сегодня Одиль и Одетт. И, что характерно, Одетт именно Бланш, что можно перевести как Белова. Если следовать этой логике, Одиль должна была носить фамилию Нуар, Чернова?[19] Они были подругами? Или наоборот?

А может быть, Одиль была сестрой Одетт? Она умерла, а Одетт упала в обморок не потому, что прочла страшную записку (она, возможно, и не знала этого шифра!), а просто потому, что записка была адресована ее покойной сестре? И Одетт даже не подозревает об угрозах неведомого типа… Может быть, ее предупредить?

Стоп. На конверте ничего не было написано: имя Одиль было зашифровано, как и прочий текст. Кроме того, не прочитав записку, невозможно догадаться о какой-то серой лошади по имени (или все же по кличке?) Руэн и испугаться угрозы.

Или Одетт находилась полностью в курсе дел покойной сестры?

Загадки, загадки… Алена любила страну Мулянию не только за красоту, а еще за то, что судьба беспрестанно задавала ей здесь всевозможные загадки. И с каким же наслаждением Алена их разгадывала! Может быть, и эту разгадает и напишет об этом романчик. А может быть, и нет: и не разгадает, и не напишет. Пока слишком мало данных. И вообще, она ведь на чердак собралась. Что, если в числе не разобранных еще полотен отыщутся портреты сестричек Одетт и Одиль? Интересно, они были похожи? Может, это поможет разгадать тайну странной записки?

Алена Дмитриева заперла все двери, чтобы снова не появились незваный гость или незваная гостья, и поднялась на чердак, прихватив сырую тряпку. Она зажгла свет, порадовалась, что Маршан оставил свои софиты – с ними совсем другое дело! – и принялась за уборку. Носила эта уборка, впрочем, довольно причудливый характер, поскольку Алена расчищала себе путь только к тем углам, где, как ей казалось, могли быть составлены или сложены картины. Но нет, они оказались небрежно свалены за остовом старой кровати, поставленным вертикально и прислоненным к стене.

Алена не без труда вытащила рулоны и подрамники на середину чердака, под свет софитов, и принялась рассматривать то, что осталось от картин.

Судя по всему, именно о них говорил Морис, дескать, место им в пубели, настолько печальным было их состояние. Порою трудно было вообще понять, что изображено. Однако некоторые оказались еще вполне ничего, и они-то поставили Алену в тупик.

Например, на одной был изображен голый мужчина. Конечно, Алена знала, что художники непременно набивают руку на нагой натуре, однако несколько неожиданно было обнаружить таковую на чердаке деревенской самоучки.

Все пропорции и детали стройного мужского тела были замечательно соблюдены. Натурщик стоял вполоборота, деликатно прикрывая то, что считал нужным прикрыть. Это был молодой и, возможно, привлекательный человек, однако краска наверху картины облупилась, и лицо натурщика оказалось невозможно разглядеть. По некотором размышлении Алена предположила, что это тот самый симпатичный блондин, портрет которого увез Маршан.

Интересно, из любви к чистому искусству раздевался этот мужчина перед художницей или?..

Алена не додумала эту несколько неприличную мысль до конца просто потому, что на следующей картине – поясном портрете – увидела того же обнаженного мужчину. Лицо его по-прежнему можно было разглядеть с трудом, а все остальное – очень хорошо. Одной рукой он придерживал наброшенный на плечо серый китель с нагрудным орлом и свастикой на правом кармане.

Вот тебе раз! Натурщиком Маргарит Барон был оккупант! Фашист!

Да уж, если Коко Шанель была персонажем «горизонтального коллаборационизма», то как устоять деревенской художнице? Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.

Когда волна неистового возмущения немного улеглась, постаралась взять себя в руки.

Морис как-то упоминал, что во всех домах в Муляне были насильно размещены солдаты и офицеры вермахта. Разумеется, стояли они и в доме Маргарит Барон. Остальное можно только предполагать – и осуждать или сочувствовать. Например, этот офицер мог заставить молодую художницу рисовать его в таком виде. Неведомо, что еще он заставлял ее делать, этот ценитель искусств. «Paris bei Nacht»[20] был ему недоступен, вот он и довольствовался «Mühle bei Nacht»[21]!

«Какой сюжет!» – уже снисходительней подумала Алена и продолжила разбирать полотна.

Увы, больше ничего интересного она не нашла. Единственным относительно сохранившимся натюрмортом оказалось изображение лежащего на белой кружевной салфетке католического молитвенника в черном переплете с изображением креста и металлической застежкой. Рядом художница разместила темно-бордовую розу и очень красивую брошь в виде свернувшейся змейки, украшенной множеством каких-то блестящих мелких камешков и с большим синим камнем на голове.

Алена оживилась. Она отлично помнила этот молитвенник, всегда лежавший в спальне четы Детур на письменном столике. Его никто никогда не открывал, поскольку Морис был атеистом, а Марина и девочки крещены в православной церкви, однако при уборке с него всякий раз почтительно смахивали пыль. Алена сама сколько раз это проделывала! Черный бархат изрядно потерся, крест едва можно было разглядеть, но это был, конечно, тот самый молитвенник. Розы росли около крыльца, ну а брошь… наверное, это какая-нибудь из семейных реликвий рода Детур или Барон.

Стоп. Такое ощущение, что Алена видела нечто подобное, причем совсем недавно!

А не та ли самая брошь была приколота к черному платью девушки, портрет которой увез сегодня Маршан? Правда, Алена решила, что она из серебра, а здесь тщательно выписаны блестящие камешки на золотом змеином теле. Синий камень на голове гладкий, нешлифованный. Кажется, такие камни называются кабошонами.

Например, сапфир-кабошон. Но это, конечно, не сапфир, а маленькие белые камешки уж, наверное, не бриллианты. Откуда бы взяться сапфиру и бриллиантам в Муляне?