Злой рок Марины Цветаевой. "Живая душа в мертвой петле" - Людмила Поликовская
Шрифт:
Интервал:
– Сереженька, умру ли я завтра или до 70 л проживу – все равно – я знаю, как знала уже тогда, в первую минуту: – Навек. – Никого другого.
– Я столько людей перевидала, во стольких судьбах перегостила, – нет на Земле второго Вас, это для меня роковое.
Да я и не хочу никого другого, мне от всех брезгливо и холодно, только моя легко взволнованная играющая поверхность радуется людям, глазам, словам. Все трогает, ничего не пронзает, я от всего мира заграждена – Вами.
Я просто НЕ МОГУ никого любить.
С, в прошлом году, в Сретение, умерла Ирина. Болели обе, Алю я смогла спасти, Ирину – нет.
С, если Вы живы, мы встретимся, у нас будет сын. Сделайте как я: НЕ помните.
Не принимайте моего отношения за бессердечие. Это – просто – возможность жить. Я одеревенела, стараюсь одеревенеть. Но – самое ужасное – сны. Когда я вижу ее во сне – кудрявую голову и обмызганное длинное платье – о, тогда, Сереженька, – нет утешенья, кроме смерти.
Но мысль: а вдруг С жив?
И – как ударом крыла – ввысь!
Вы и Аля и еще Ася – вот все, что у меня за душою.
Если Вы живы, Вы скоро будете читать мои стихи, из них многое поймете. О, Господи, знать, что Вы прочтете эту книгу (очевидно, имеется в виду «Лебединый стан». – Л.П.) что бы я дала за это? Жизнь? – Но это такой пустяк – на колесе бы смеялась!
Эта книга для меня священная, это то, чем я жила, дышала и держалась все эти годы. – Это не КНИГА.
Не горюйте об Ирине, Вы ее совсем не знали, подумайте, что это Вам приснилось, не вините в бессердечии, я просто не хочу Вашей боли, – всю беру на себя!
Не пишу: целую, я вся уже в Вас – так, так что у меня уже нет ни глаз, ни губ, ни рук, ничего, кроме дыхания и биения сердца.
Марина»
… А пока Цветаева пишет цикл «Георгий», где образ мифического героя Георгия Победоносца переплетается с образом Сергея Эфрона.
Не тот – высочайший,
С усмешкою гордой;
Кротчайший Георгий,
Тишайший Георгий,
……………………………………………………
Ты больше, чем Царь мой,
И больше, чем сын мой!
Лазурное око мое в вышину!
Ты, блудную снова
Вознесший жену.
Если верить Цветаевой, написав строчку: «Так слушай же!..», она получила письмо от мужа. Эренбург выполнил свое обещание. Сергей Эфрон оказался не «за облаком», а всего лишь «за морем», точнее, в Константинополе, куда он перебрался вместе с другими белыми офицерами летом 1921 года. Откликнуться он не замедлил:
...
«Мой милый друг – Мариночка,
– Сегодня я получил письмо от Ильи Г, что Вы живы и здоровы. Прочитав письмо, я пробродил весь день по городу, обезумев от радости.
Что мне писать Вам? С чего начать? Нужно сказать много, а я разучился не только писать, но и говорить. Я живу верой в нашу встречу. Без Вас для меня не будет жизни, живите! Я ничего не буду от Вас требовать – мне ничего и не нужно, кроме того, чтобы Вы были живы. Остальное – я это твердо знаю – будет. Об этом и говорить не нужно, п.ч. я знаю – все, что чувствую я, не можете не чувствовать Вы.
Наша встреча с Вами была величайшим чудом, и еще большим чудом будет встреча грядущая. Когда я о ней думаю – сердце замирает страшно – ведь большей радости и быть не может, чем та, что нас ждет. Но я суеверен – не буду говорить об этом. Все годы нашей разлуки – каждый день, каждый час – Вы были со мной, во мне. Но и это Вы, конечно, должны знать.
Радость моя, за все это время ничего более страшного (а мне много страшного пришлось видеть), чем постоянная тревога за Вас, я не испытал. Теперь будет гораздо легче – в марте Вы были живы.
– О себе писать трудно. Все годы, что мы не с Вами – прожил, как во сне. Жизнь моя делится на две части – на «до» и «после». «До» – явь, «после» – жуткий сон, хочешь проснуться и нельзя. Но я знаю – явь вернется.
– Что мне написать Вам о своей жизни? Живу изо дня в день. Каждый день отвоевывается, каждый день приближает нашу встречу. Последнее дает мне бодрость и силу. А так – все вокруг очень плохо и безнадежно. Но об этом всем расскажу при свидании.
Берегите себя, заклинаю Вас. Вы и Аля – последнее и самое дорогое, что у меня есть.
Храни Вас Бог.
Ваш С.»
«С этого дня – жизнь! Впервые живу», – записывает Цветаева в дневнике.
Письмо от Эфрона пришло 14 июля, а уже 15-го начат цикл «Благая весть». (Все важнейшие события у Цветаевой переливались в стихи, в стихах – в полную силу – она и переживала, и осмысляла случившееся.) Для выражения радости – целая цепочка сравнений и метафор: «Как топором —/ Радость!», «…быком / Под обухом счастья!», «…по эфес / Шпагою в грудь – /Радость!» Но радость не только за мужа – она радуется спасению всех белогвардейцев, которым удалось живыми покинуть Россию. О кораблях, вывозивших Белую гвардию из Крыма, она говорит: «О крылья мои, / Журавли-корабли!». Как и «Лебединый стан», «Благая весть» – прославление мужества воинов Белой гвардии («Меж дулом и хлябью – / Сердца не остыли, / Крыла не ослабли…»). И уверенность, что дело, за которое они сражались, вовсе не бесславно погибшее («Тогда по крутому/ Эвксинскому брегу / Был топот Побега, / А будет Победы»).
Узнав, что муж жив, Цветаева – ни минуты не колеблясь – принимает решение: ехать к нему. Но, увы, денег на отъезд нет. По счастью, начался нэп, открылись частые издательства, и Цветаевой удается – впервые после 1913 года – издать две книги: «Конец Казановы» (третье действие пьесы «Феникс») и сборник стихов «Версты», получить аванс за сказку «Царь-девица». Но этих денег мало, она продает вещи: Сережину шубу, старинную люстру – почти ничего уже не осталось, все спущено в голодные годы. Мечтает достать денег хотя бы на билеты.
Но и на это потребовался почти год. Год, прожитый под знаком предстоящего отъезда и с мыслями о встрече с мужем. «Я закаменела, состояние ангела и памятника, очень издалека. Единственное мое живое (болевое) место – это Сережа (Аля – тот же Сережа). Для других (а все другие!) делаю, что могу, но безучастно. Люблю только 1911 года – и сейчас, 1921 года (тоску по Сереже – весть – всю эпопею!). Этих 10-ти лет как не было, ни одной привязанности», – писала она Волошину. А в предыдущем письме: «О Сереже думаю всечасно, любила многих, никого не любила».
…И все-таки привязанность была. Сохраненная на всю жизнь. К князю Сергею Михайловичу Волконскому. Внук декабриста, он никогда не забывал о дворянской чести, о данном слове (однажды пришел к Цветаевой в гости в страшный ливень, без всякой особой нужды, просто потому, что обещал). Не позволял себе опуститься даже в страшных условиях Москвы 1920 года, большевиков презирал не за то, что у него отняли имение, а за бездуховность. Словом, он принадлежал к тем, о ком Цветаева впоследствии скажет «уходящая раса», к тем представителям старого мира, за который бились Сергей Эфрон и Белая гвардия. Всем в нем очаровывает Цветаеву: «Стальная выправка хребта / И вороненой стали волос.», а главное «скольженье вдоль / Ввысь…», дух, «всегда отсутствующий здесь, /Чтоб там присутствовать бессменно».
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!