Смерть в бассейне - Росс МакДональд

Этого вопроса я все время и ждал. Разговаривая, размышлял, как на него ответить. Логично подозревать Ривиса: был около места предполагаемого преступления, подвыпил, на что-то обижался. Но когда я подобрал его по дороге обратно, он не производил впечатления человека, только что совершившего убийство. И время встречи не сходилось с временем смерти миссис Оливии. Однако если полиции нужно быстрое и легкое решение, за такую версию схватятся. Я видал, как подобное случалось раньше, в дебрях Лос-Анджелеса. Уверен ли я в полиции Нопэл-Велли? Я решил, что Надсону можно доверять, но все-таки попридержал одну карту. Я не сказал ему, что когда встретил Ривиса, было точно восемь двадцать три на циферблате в машине и на моих наручных часах. Правда, Ривис-то и обратил внимание на точное время, а это могло означать, что Ривис попытался использовать меня в обосновании своего алиби. Я не люблю, когда меня используют. Затянувшаяся пауза Надсону не понравилась, но он сдержался.

— Вы подобрали этого парня за воротами где-то после восьми. Вы понимаете, мы не знаем, когда она была убита, и боюсь, никогда не узнаем. Показания Марвелла неубедительны. В первый раз он даже не упомянул о всплеске, который слышал, или думал, что слышал. Не гнездилась ли у Ривиса в голове мысль об убийстве? Как по-вашему?

— А можно ли наслаждаться подобной мыслью? Он был в хорошем настроении.

— Что он за парень? Он попадался мне на глаза, но я никогда с ним не разговаривал.

— Ничего особенно подозрительного я не заметил. Он мог бы стащить у своей матушки деньги, чтоб поиграть на скачках, но вряд ли стал бы толкать пожилую даму в воду. Ненормальный? Может быть, но не совсем. Из того, как человек говорит, это видно.

Надсон наклонился ко мне, широкий, как и крышка стола.

— Вам понравился парень? Поэтому вы позволили ему ускользнуть от Фрэнкса?

— Я, знаете ли, потерял свою обычную бдительность, когда пуля чуть не угодила мне в почку. Мне вовсе не нравится Ривис, но некоторым он нравится, — при этих словах я пригнулся совсем низко к столу. — Кэти Слокум он очень нравится.

Лицо Надсона налилось кровью.

— Неправда! Вы лжете... Кэти не связывается с отбросами общества.

— Не принимайте мои слова близко к сердцу, Надсон. — Я встал. — Хотите, спросите ее отца.

Жизнь словно ушла из его лица. Он взял у полицейского блокнот и вырвал последнюю страницу, исписанную карандашом.

— Эдди, иди отдохни. — И обратился ко мне:

— Что вы-то намерены делать? Поможете нам найти Ривиса?

— Я поговорю с миссис Слокум.

— Она с мужем там, в комнате напротив гостиной.

Я произнес:

— Я не лжец, Надсон.

— Что? — Он медленно выпрямился. Мы были приблизительно одного роста, но Надсон был массивнее и сильнее. Огромное мускулистое тело заполняло любую комнату, даже когда мысль в глубине бледно-голубых глаз блуждала далеко.

— Я не лжец, — повторил я.

Холодно-враждебный взгляд сфокусировался на мне.

— Ладно, — сказал он, будто подумав. — Вы не лжец.

Он снова сел за стол, плечи опустились, словно у крупного пальто на вешалке меньшего размера.

Проходя мимо открытой двери в гостиную, я мельком оглядел людей, сидевших там в ожидании встречи с Надсоном. Лица у всех бледные. И хмель, и веселые разговоры испарились полностью. Не верилось, что это гости, которые собрались провести приятный вечер в мирном доме. Гостиная особенно напоминала пещеру; под потолком витала смертная тень — тень ее хозяйки. Выйти из пещеры было нельзя: у двери на стуле сидел полицейский в голубой рубашке, чуть согнувшись, он изучал фуражку у себя на колене, заинтересованно, будто лицо близкого друга, который был с ним в долгой разлуке.

Я подошел по коридору к двери в другую комнату. Заперто. Я собирался постучать, но тут послышалось, как мужчина за дверью произнес короткое слово, которое никак не вязалось с представлением о теноре, человеке высокой культуры. Я вздрогнул. Тенору ответила женщина, ответила что-то так быстро и тихо, что слов я не разобрал. Но всхлипывания ее после реплики достигли моих ушей, вполне отчетливо.

Я прошел по коридору чуть дальше, к следующей, соседней двери, открыл ее и оказался в темной комнате, рядом с той, где муж и жена беседовали друг с другом. Приглядевшись, заметил, что... моя комната была не совсем уж и темной — свет проникал сюда из холла, слегка мерцая на стекле и серебре посуды, которая наполняла буфет. Да и со стороны комнаты "диалога" шел слабый свет, тонкая полоска его пробивалась из-под старинных раздвижных дверей, что отделяли "мою" комнату (очевидно, столовую) от соседней. Я тихо двинулся к раздвижным дверям и затаил дыхание возле них. Мод Слокум:

— Я перестала пытаться сделать что-либо, перестала... Долгие годы делала для тебя все, что было в моих силах. Это не помогло. Теперь мое терпение кончилось, Джеймс.

— Ты никогда и не пыталась. — Голос Джеймса безжизненный и горький. Ты жила в моем доме, ела мой хлеб и ни разу не сделала даже слабой попытки помочь мне. Если я и законченный неудачник, как ты говоришь, то по твоей вине, ничуть не в меньшей мере, чем по моей.

— Дом не твой, а твоей матери, — язвительно возразила она, — хлеб не твой, а твоей матери, чрезвычайно пресный каравай!

— Оставь эту тему!

— Как я могла это сделать? — Теперь голос Мод лился плавно, как у человека, что держит под контролем и себя, и ситуацию. — Твоя мать была центральной фигурой в нашей супружеской жизни. У тебя был прекрасный шанс оторваться от нее, когда мы поженились, но тебе не хватило смелости.

— У меня не было такой возможности, Мод. — Голос тенора-актера задрожал под бременем жалости к себе. — Я был слишком молод, женился в самом деле рано. Я зависел от нее, даже не закончил школу. Кроме того, — ты знаешь — в те времена было не особенно много работы вокруг, а ты так спешила замуж...

— Я спешила? Ты со слезами на глазах умолял меня выйти за тебя замуж.

Ты говорил, что твоя бессмертная душа без этого погибнет.

— Я считал, что так оно и было, — отчаянно отозвался Джеймс Слокум. Но ты ведь тоже хотела выйти за меня. У тебя были свои причины.

— Ты чертовски прав: у меня были причины — ребенок в животе, и никого, к кому я могла бы обратиться за помощью. Конечно, мне следовало бы поступить по-иному — проглотить свою гордость и убраться куда-нибудь подальше от столь благородной семьи. — Голос Мод понизился до едкого шепота:

— Именно такого ждала твоя мать, не так ли? От меня, маленькой простушки...

— Ты никогда не была "маленькой", Мод.

Она разразилась неприятным смехом:

— Да уж, видно, так. Женщины не были для тебя "маленькими". Колени твоей матери всегда были достаточно велики для тебя, достаточно удобно-велики!