Вундеркинды - Майкл Чабон

— Да, — подтвердил я, — очень теплые. Также мы большие друзья с мистером Гаскеллом.

— Еще бы, если вы знаете комбинацию цифр на его кодовом замке и он позволяет вам заходить в его супружескую спальню… э-э… в его отсутствие.

— Совершенно верно, — медленно произнес я, пристально вглядываясь в лицо Джеймса и пытаясь понять, не издевается ли он надо мной.

Неожиданно внизу громко хлопнула дверь, мы оба подскочили, словно у нас над ухом кто-то выстрелил из пистолета, и, растянув губы в дурацкой улыбке, посмотрели друг на друга. Интересно, подумал я, моя улыбка выглядит такой же вымученно-фальшивой, как и его?

— Он такой тонкий и легкий, как будто ненастоящий, — Джеймс повернулся к шкафу подцепил двумя пальцами рукав жакета, приподнял и снова отпустил, — похож на театральный костюм.

— Возможно, все, что носит великая актриса, похоже на театральный костюм.

— Ого, сильно сказано, профессор Трипп. — Джеймс слегка выпятил нижнюю губу и одобрительно закивал головой. Насколько я помнил, это был первый случай за все время нашего знакомства, когда он отважился на подобный тон. По крайней мере, мне показалось, что он поддразнивает меня. — Честное слово, профессор, вам надо почаще баловаться наркотиками.

— Если вы собираетесь глумиться надо мной, мистер Лир, полагаю, вам следует обращаться ко мне Грэди или старина Трипп.

Я собирался всего лишь достойно ответить на наглый выпад распоясавшегося студента и немного поддеть его, но Джеймс крайне серьезно отнесся к моему предложению. Он покраснел, потупил глаза и стал внимательно изучать призрачный след в форме веера, навечно впечатавшийся в ворс ковра.

— Спасибо, — проникновенным голосом сказал он. После столь трогательной сцены ему, видимо, захотелось отойти подальше и от меня, и от шкафа. Джеймс попятился и отступил на середину комнаты. Я перевел дух, увеличение дистанции между моим носом и его волосами не вызвало у меня особых возражений. Джеймс окинул взглядом просторную спальню Гаскеллов: высокий украшенный лепниной потолок, старинный поблескивающий желтоватым лаком бидермейеровский комод, массивный дубовый гардероб с мутной, наполовину облезшей зеркальной дверью, пышные кружевные подушки и белое шелковое покрывало на аккуратно застеленной кровати — оно выглядело таким безупречно белым и таким холодным, что кровать казалась погребенной под толстым слоем снега. — Красивый дом, — заметил Джеймс. — Они, наверное, очень состоятельные люди.

Когда-то деду Вальтера принадлежала большая часть земель в графстве Маната во Флориде, а также десяток газет и блистательный победитель «Прикнесс Рейз»[9], но я не стал посвящать Джеймса в подробности истории семьи Гаскелл.

— Да, они в полном порядке. А твои родители состоятельные люди? Чем они занимаются?

— Мои родители? — повторил Джеймс, ткнув себя пальцем в грудь. — Да что вы. Отец работал на фабрике, где делают манекены. Серьезно, «Зейтз пластик», они производят манекены и отдельные части тела, ну, там, болванки для шляп в виде голов и, знаете, такие сексуальные ножки, на которые натягивают капроновые чулки. Но он уже давно на пенсии, он совсем старенький. У него теперь другое занятие: папа пытается разводить радужную форель в пруду на заднем дворе дома. Нет, мы, можно сказать, бедные. Мама, когда была жива, работала поваром по найму — готовила для банкетов, пикников, а в свободное время подрабатывала в сувенирной лавке.

— И где это было? В каком городе?

Рассказ Джеймса меня удивил, потому что, несмотря на его жуткий плащ, от которого за версту несло нищетой, и потрепанную одежду, явно купленную на дешевой распродаже, судя по лицу и манерам, Джеймс Лир был мальчиком из богатой семьи, как-то я даже заметил у него на запястье золотые часы «Хамильтон» на дорогом ремешке из крокодиловой кожи.

— Нигде. — Он покачал головой. — Вы все равно никогда не слышали об этом городе — Карвел, неподалеку от Скрэнтона.

— Не слышал, — согласился я, хотя название показалось мне смутно знакомым.

— Мерзкий городишко, — сказал он, — настоящая дыра, населенная кучкой жалких обывателей, меня все соседи ненавидели.

— Так ведь это здорово! — Глядя на Джеймса, я подумал, что он еще совсем мальчик, и с грустью вспомнил то далекое время, когда меня самого переполняли те же тревоги и сомнения, я точно так же ощущал себя изгоем, на которого выплеснулась вся мелкая обывательская ненависть к себе подобным, накопившаяся у обитателей маленького провинциального городка. Какое же это было неповторимо-прекрасное состояние — жить с мыслью, что ты противен не только себе самому, но и всем людям вокруг тебя. — Зато ты можешь начать писать о них, у тебя есть отличный повод и масса впечатлений.

— Уже написал. — Он слегка повел плечами и, качнув головой, показал на висящий у него за спиной рюкзак, довольно объемистый и не очень чистый. Это был один из тех заплечных мешков, которые входят в экипировку израильских парашютистов, с характерной эмблемой в виде красных крыльев на верхнем клапане; мода на них появилась среди моих студентов лет пять назад. — Только что закончил роман.

— Роман! — Я вытаращил глаза. — Черт возьми, Джеймс, ты не перестаешь меня удивлять. За этот семестр ты уже написал пять рассказов. А теперь еще роман! И сколько тебе понадобилось времени на роман, неделя?

— Четыре месяца. Я начал писать еще дома, во время рождественских каникул. Книга называется «Парад любви», а для города я взял название из фильма — Сильвания.

— Из какого фильма?

— «Парад любви»[10], — как нечто само собой разумеющееся сказал Джеймс.

— Да, конечно, я мог бы догадаться. Дашь почитать?

Он покачал головой.

— Нет. Вам не понравится. Так себе вещица, ничего особенного. — Он вздохнул. — Дрянной роман. Честно говоря, профес… Грэди…э-э… Трипп, даже стыдно вам показывать.

— А-а, понятно. Ну, раз так, не буду настаивать. — Я отступил без особого сопротивления, поскольку на самом деле перспектива продираться через сотни страниц текста, написанного в излюбленном стиле Джеймса и напоминающего осколки вдребезги разбитого стекла, представлялась мне не столь уж заманчивой. Я был рад, что Джеймс не стал захлопывать дверь ловушки, в которую я сам же и угодил, машинально предложив свои услуги в качестве читателя-добровольца. — Если ты говоришь, что книга дрянь, поверю тебе на слово. — Я с улыбкой взглянул на парня и увидел, как его глаза наполняются слезами. Улыбка мгновенно сползла с моего лица. — Эй, Джеймс, эй. Ну что ты, не надо, я же просто пошутил.

Но было уже поздно: Джеймс Лир заплакал. Рюкзак соскользнул у него с плеча и тяжело шлепнулся на пол, а сам Джеймс, бессильно опустившись на белоснежную кровать Гаскеллов, горько зарыдал. Он плакал беззвучно, закрыв лицо руками. Из-под ладоней Джеймса выкатилась одна-единственная слеза, она упала на его потрепанный шелковый галстук и медленно расползлась по нему, превратившись в уродливую кляксу с неровными краями. Я пересек комнату и остановился возле кровати. Часы на туалетном столике Сары показывали без пятнадцати восемь. Я слышал, как внизу цокают ее каблуки: Сара обежала все комнаты, выключая на ходу свет, выскочила в холл, бросила последний взгляд в большое зеркало, висящее в проеме между двумя высокими окнами, схватила сумочку и помчалась к выходу. Дверь со скрипом отворилась, затем с грохотом захлопнулась, раздался скрежет ключа, и замок защелкнулся. Мы с Джеймсом остались в доме одни. Я присел на кровать рядом с ним.