Названые братья. Дон - Мария Зайцева

я ему по гроб жизни… И за то, что отец не мучился, тоже… Так что пусти лучше, а то…

— Ты с ним… Спишь?

— Тебе-то что? Ай…

— Мне? Мне есть что… Ты — моя, поняла? Поняла?

— Пустии-и-и… Мне идти-и-и-и… Очень… Очень…

— Ни за что… Моя… Моя… Я чуть с ума не сошел… Когда ты… Замуж… Дурочка… Ты же моя… Ну скажи… Скажи…

— Пусти-и-и-и… Какой ты… А я… Дура-а-а… Мне идти-и-и-и… Пустии-и-и-и… Ох…

— Нет. Моя. Моя. Моя.

Изгородь тряслась, парочка за пределами видимости Дона очень интенсивно “разговаривала”, а сам Дон философски смотрел на полную луну и вспоминал, как один раз чуть было не поцеловал Мэсси… И как его потом, уже по после свадьбы барона Сонского и леди Мэссании Сординской, раздирало на части, стоило только представить, что с ней именно в этот момент делает его новый господин, ее муж… Настолько плохо ему было, что не выдержал, не смог. Боялся сорваться, дел натворить. Отпросился в долгий дозор, отговариваясь тем, что надо границы баронства проверить, надежно ли защищены… И уехал. На полгода уехал… А когда вернулся… Все на свете проклял.

Парочка у изгороди все “разговаривала”, и Дон даже немного позавидовал такой молодой, неутомимой “разговорчивости” принца. Главное, чтоб потом не упустил девчонку. Тут ведь что основное? Не зевать после “разговора”, не расслабляться…

Он сел на крыльцо, специально так, чтоб поймать любого выходящего, если вдруг кому приспичит, и не позволить помешать такому серьезному и важному “разговору” Ежи. В конце концов, если девчонка окажется шустрее, когда мальчишке удастся еще так хорошо “поговорить”?

— Ежи… — голос Рути звучал жалобно уже, тихо. Дон усмехнулся. Надо же. А только что так кричала хорошо, пронзительно… А потом глухо стонала, похоже, мальчишка догадался ей рот ладонью закрыть… — мне надо идти…

— Нет. Я же сказал. — А вот Ежи тональность не поменял. Наоборот, даже тверже стал голосом. Ну еще бы. После того, как лишний раз утвердил свое право на женщину, мямлить с ней нельзя… — сейчас возвращаемся, и я решу вопрос с этим Корни… Поняла? Эй! А ну стой! Сто-о-о-й!

Кусты затрещали, длинный крик принца затих в отдалении.

Дон покачал головой.

Нет пока в мальчишке должной хватки… Хотя, уж кто бы говорил? Сам-то…

Перед глазами опять возникло лицо его Мэсси. Такое, каким он видел его в тот день, когда вернулся с дозора и узнал, что госпожа в горячке. Он ворвался к ней в покои и замер у порога, неотрывно глядя на нее, лежащую в кровати, на ее бледное лицо.

С запекшейся на губе кровью и ссадиной на скуле.

Она была совершенно белая, до синевы. И ее светлые волосы, до которых он каждую ночь мечтал дотронуться снова, поблекли, превратились в паклю…

У Дона, здоровенного воина, буквально три дня назад выдержавшего смертельный бой с лесным тигром, способного кулаком вколотить в землю быка, задрожали руки. И подломились ноги.

Он упал перед ее кроватью на колени и застонал, словно зверь, смертельно раненый:

— Кто-о-о-о??? Кто, миледи?

Она что-то прошептала ему, тихо-тихо, он даже не услышал сначала, а когда услышал…

Побледнел, не хуже нее.

— Малыш… Он моего малыша… Мой малыш… Он…

Дон вынужден был сцепить пальцы на покрывале, сжать кулаки добела, стиснуть зубы, чтоб не зарычать, не завыть дико, по-животному. Так умирающие тигры рычат, и долго к ним, мертвым уже, боятся подходить охотники. Потому что последний бросок смертелен…

— Ненавижу его… Дон… Я его ненавижу-у-у… Убить готова…

Дон отшатнулся от ее тихого, наполненного звенящей яростью голоса.

А затем собрал все свои силы, встал, коротко поклонился… И вышел.

Тварь, посмевшая прикоснуться, ударить беременную женщину, женщину, на которую он сам, Дон, совсем скоро после этих событий забравший себе родовое имя своего настоящего господина и госпожи, Сордо, боялся даже дышать… Эта тварь недостойна жить.

15

15

Пока шел от покоев Мэсси, узнал много чего жуткого от девчонок-служанок, оставашихся с Мэсси еще с родительского дома. Например, что синяки на лице госпожи стали появляться примерно через месяц после того, как он уехал… А еще господин громко кричал на нее днем. А сама госпожа много кричала и плакала по ночам…

А вот буквально вчера господин изволил вернуться пьяным и громко кричать на госпожу…

И затем ее нашли лежащей без чувств в луже крови. Ребенка сохранить не удалось. И врач, экстренно прибывший по вызову, давал неутешительные прогнозы… Жить госпожа будет. А вот иметь еще детей…

Господин по этому поводу изволил опять громко кричать, а затем отбыл в город…

С каждым услышанным словом Дон все больше леденел, словно изнутри покрывался коркой, твердой, мертвой.

И, когда нашел тварь, посмевшую ударить его госпожу, его леди, уже не был человеком. Потому что алмазной твердости корка покрыла, казалось, его не только изунтри, но и снаружи.

Она была настолько несокрушимая, настолько каменная, что Дон даже бить не стал. Тем более, что бить свинью, хрюкавшую в одном из непотребных домов города, в окружении шлюх, было бессмысленно.

Свинья таращила на него тупые, залитые спиртным глазки… И пыталась встать. На дорогой, тонкого сукна нательной рубашке у него были пятна от вина, сала и еще чего-то не менее мерзкого.

В этот момент Дон даже не задумался над тем, что ему просто по праву происхождения нельзя наказывать это животное. Что требовать с него ответ может только родственник Мэсси. Ее отец, ее двоюродный брат…

Что он сам, Дон, вообще никто, обычный воин, не имеющий права прикасаться к столь высокородной особе…

Не имеющий права вызвать его даже на поединок!

Он и не стал вызывать на поединок.

Со свиньями не сражаются.

Их режут.

И выпускают ливер наружу.

Именно это Дон и сделал.

И был дико рад, и до сих пор вспоминал с удовлетворением, как в глазах свиньи появилось осмысленное выражение. Именно в тот момент, когда кишки на пол вывалились. О да, это был один из лучших его ударов! Подлый, жесткий, сразу насквозь. Сразу насмерть. Но так, чтоб жертва успела полностью осознать, что подыхает. Успела это прочувствовать…

Когда напуганные и опасающиеся подходить близко к спокойно сидящему и смотрящему