В пекло по собственной воле (сборник) - Светлана Алешина

— Это не игра, Николай Яковлевич, — возразила я. — Григорий Абрамович, которого вы не можете не знать, из-за этой «игры» уже месяц лежит в больнице… Если это и игра, то начала ее не я. Это жестокая игра. Я не люблю играть в такие игры.

Менделеев хлопнул себя ладонью по лбу.

— Ну да! Вспомнил! — воскликнул он. — Ты же из группы Воротникова. Знаменитый тарасовский психолог, про которого он все уши прожужжал. Вот уж не думал встретиться с тобой при таких обстоятельствах.

Наверное, мое состояние было тому причиной, но я совершенно не обратила внимания, что он уже вспомнил один раз, гораздо раньше, кто я такая, — и фамилию мою, и даже специальность. Сам же мне об этом сказал! А теперь он попросту валяет Ваньку! Или — тоже забыл, что уже говорил это.

— Так вы, значит, не сомневаетесь, что я та, за кого себя выдаю?

— Так же, как и ты не сомневаешься, думаю, что я именно Николай Яковлевич Менделеев, — улыбнулся он мне в ответ.

— А кто это? — спросила я, кивнув на Анохина, который, казалось, задремал в своем углу.

— А вот это и меня интересует больше всего остального, пожалуй, — сказал Менделеев.

— Может быть, вы расскажете, что произошло в самолете? Как это было на самом деле? — попросила я со всей вежливостью и доброжелательностью, на какие была способна в этот момент. — Мне показалось, что вы рассказали далеко не все…

Он посмотрел на меня снисходительно, но на этот раз — добродушно.

— Ты мне сначала объясни, в чем меня-то подозреваешь? В том, что я взорвал этот самолет? Или в том, что я хотел угнать его в Турцию? Кстати, почему именно в Турцию? Глупость какая-то!

— Давайте так, Николай Яковлевич, — предложила я. — Вы рассказываете мне, что там у вас произошло на борту самолета, а я раскрываю свои карты — в чем вас подозреваю и почему. Так пойдет? Но только вы — первый!

Он посмотрел на меня еще раз и улыбнулся, на этот раз удивленно. «Что за девчонки становятся офицерами МЧС!» — прочла я в его взгляде.

— Ну что ж! — вздохнул он. — Мне скрывать-то, собственно говоря, от тебя нечего. Я и в самом деле летел в этом самолете как частное лицо, хотя и не в отпуск, и не к друзьям, и даже не в Красноводск. Со мной был один мой старый товарищ…

Он помрачнел.

— …Чином не вышел, жизнь у него как-то не так сложилась, как у меня, но человек был надежный. Не то чтобы телохранителем при мне он был, специальной подготовки для этого он не имел, а вот чутье у него на разные гадости хорошее. Ну и полетел со мной, так, на всякий случай. Если, говорит, что — так я первый почую… Ну и почуял…

Менделеев помолчал пару секунд.

— Нам минут пятнадцать до посадки в Красноводске осталось. Там бы, вероятно, и застряли. Прогноз паршивый, можно ли дальше лететь — неизвестно. Сижу, нервничаю. Встреча может сорваться, а встреча важная. Теперь-то уж точно — сорвалась. Ну да ладно, теперь другие дела пошли, надо сперва с ними разобраться… Нервничаю, значит. Тут Леня меня за плечо трогает и говорит: «Посмотри на того, вон, худого, словно мощи, придурка, что в первом ряду сидит». Я, конечно, посмотрел. Ну, сидит, ну, головой туда-сюда крутит. Ну и что с того? «Что-то он слишком нервничает», — говорит тут Леня и встает с кресла. Представляешь, в этот же момент встает и этот, с первого ряда кресел. Встает и — шмыг в кабину к пилотам. Леня в два прыжка — за ним. Я за Леней. «Что за х… за ерунда такая?» — думаю. А тут этот козел в проходе встречает и ну за меня цепляться. Еле отбился. Только хотел за Леней к пилотам протиснуться — оттуда этот пассажир худой выскакивает и в стойку против меня встает… Дерется он, конечно, профессионально, могу подтвердить. Съездил меня так, что я в салон улетел, к тетке какой-то под ноги. Только вскочил я на ноги и хотел его приласкать по-настоящему, — уж поверь, я это умею, когда меня разозлить, — как самолет начал резко высоту терять, ну, прямо нырять стал. Мы все с катушек сразу же покатились — и я, и тот костлявый хмырь, что ногами махал, и этот козел тоже…

Он кивнул на сопящего в углу Анохина.

— Я уж почти ползком к кабине пилотов пробираться начал. Что там происходило — ума не приложу… Тут вот и раздался взрыв. Где-то впереди. Что там могло взорваться? Ты, если не двоечница, должна знать, что впереди у самолета ничего взрывоопасного нет… Значит — бомба. Сейчас, думаю, как пиз… как звезданемся об воду! Но к тому времени скорость мы уже потеряли почти, так, больше планировали… Короче, самолет плашмя на воду спланировал и стал тонуть… Знаешь, я дольше слова эти произношу, чем все это длилось на самом деле. Мгновенно ко дну пошли. Что тут началось — я просто не знаю! Пассажиры все в хвост ломанулись, потому что самолет носом вниз накренился и со стороны носа вода хлещет. Друг через друга лезут, топчут друг друга… Зрелище не из приятных, мягко выражаясь. Погружались мы, наверное, секунд тридцать. Не знаю точно, может — меньше, может — больше… Потом удар! Я еще удивился, я-то думал, Каспийское море значительно глубже! Потом опять будто провалились куда-то, еще удар. И застряли — уже прочно. Воздух в хвостовой части скопился. Самолет носом уткнулся в дно, градусов так под пятьдесят, если судить по полу салона. Пассажиры, как куры на нашесте, на креслах верхом сидят, повцеплялись, кто как может. А снизу, со стороны носа самолета, — вода! Представляешь? И даже селедка какая-то плавает. Прямо какой-то колокол водолазный получился. Сначала — визг, вопли… Потом поняли, что остается только сидеть и ждать, когда спасатели до нас доберутся, притихли все…

Он замолчал, посмотрел на меня устало:

— Вот, собственно, и все, что там произошло…

— А этот, худой пассажир, что дрался с вами? — напомнила я. — Куда он делся потом?

— Вот этого я не знаю. — Менделеев тяжело вздохнул. — Я пытался нырнуть, посмотреть — нельзя ли Лешку вытащить из кабины пилотов… Но там все двери перекорежило, не пробьешься. Остался Лешка там, под водой… Жизнь у него непутевая была, и погиб как-то ни из-за чего…

Я вдруг разозлилась на него. До чего же иногда бывают высокомерны наши начальники-командиры, когда речь идет не об их жизнях, а о жизнях их подчиненных или даже друзей! Этот самый Лешка, про которого он рассказывал, погиб, пытаясь спасти самолет от опасности, которую он очень точно почуял. Пусть это ему не удалось! Пусть противник оказался опытнее или хитрее его. Но никто не дает Менделееву права говорить о его смерти столь снисходительно…

Лешка, которого я не знала, но которого почему-то уважаю, несмотря на то, что его прежняя жизнь, может, и не заслуживала уважения, погиб и за него, за Менделеева. Может, именно его вмешательство в план преступников помогло самолету не разбиться, а всего лишь затонуть? Надо уметь уважать человека не только за его жизнь, но и за смерть. Потому что есть люди, для которых смерть — самое главное событие в их жизни. Самое важное из того, что они сумели сделать за все годы своего существования на земле — умереть ради других…

Наверное, я была слишком раздражена на Менделеева за его пренебрежительное отношение к человеку, который погиб почти у него на глазах, и поэтому заговорила не столь доброжелательно, как он: