Нет смысла без тебя - Федор Анич

Агент Томпкинс сказала, что на видео должно быть отчетливо видно, что я не дышу. И я не дышал.

Зрители светили телефонами, но меня накрыли огромной черной тканью и запихнули куда-то под сцену, где тут же размотали и волоком дотащили до выхода. Я не успел заметить того, кто, пригнувшись, тащил меня под конструкцией сцены. Наготове стояли носилки на колесах, я лег на них и закрыл глаза. Носилки были не простые, а с бортами; сверху набросили все ту же черную ткань, прикрыв все, даже голову. Борты были выше моего живота, и я мог спокойно дышать (правда, только носом), не привлекая внимания. Носилки неслись с огромной скоростью, врезаясь, соскальзывая и петляя; я боялся, что сейчас мы врежемся во что-нибудь – и все, я свалюсь и по-любому как-нибудь шевельнусь, и все пропало. Но нет, мы благополучно остановились, меня перегрузили в фургон, двери захлопнулись, меня попросили снова притвориться мертвым и сфотографировали.

Машина тронулась, и мне разрешили освободить рот, что я и сделал с большим удовольствием. Меня сопровождали трое – двое сотрудников ФБР и один врач. Один фэбээровец расстегнул мой концертный жилет и извлек пакет с «кровью». Он спросил, не хочу ли я надеть жилет обратно, я отказался. Вид крови, пусть даже ненастоящей, пугал меня.

Меня трясло. Машина ехала. Все молчали.

Раздался телефонный звонок, и второй фэбээровец ответил, что все в порядке, скоро мы прибудем к вертолетной площадке. Врач сделал мне укол успокоительного, и я лег на носилки. Мне сказали, что я могу спать, что я и сделал, впрочем, бессознательно. Я смутно помню, как мы припарковались у вертолетной площадки, как меня погрузили в дико вибрирующее воздушное судно, как стальным крюком меня подняло в небо.

Окончательно я пришел в себя уже в самолете, летящем в Америку. Со мной находились все те же: врач, два агента ФБР, плюс к ним присоединилась агент Томпкинс.

– Операция прошла успешно, – сухо сказала она. – Будем надеяться, что все не зря.

Я кивнул. А что мне оставалось делать? Выбора у меня не было.

* * *

Выступление в Лондоне оказалось самым слабым из трех прошедших, и я знаю почему: потому что до того, как я спустился на арену О2, у меня состоялся разговор с агентом Томпкинс. Очень неприятный и тяжелый разговор. Я вынужден был согласиться на их условия.

Она ждала меня наверху, возле куба, в который я должен был залезть, чтобы спуститься на сцену. У нас было не больше трех минут на тот разговор. Когда я увидел эту женщину, то сначала испугался. Обычно здесь никого, кроме работников сцены, не было, и обычно это двое мужчин. А сейчас возле куба стояла женщина с тросами безопасности в руках.

– Есть разговор, мистер МакКуин, – сказала она сухо.

– Мне сейчас некогда, – ответил я. – Мое выступление начнется через три минуты. Можно поговорить позже?

– Нет, мы поговорим сейчас. Не беспокойтесь, я помогу вам с оборудованием. Идите, не бойтесь, я получила инструкции от работников сцены. И поверьте, моя квалификация куда выше.

Она обмотала меня тросами безопасности, и я залез в куб. Я стоял спиной к ней и слушал ее сухой голос, пока она крепила ремни безопасности к кубу.

– Ситуация очень непростая, мистер МакКуин. Я скажу вам две вещи, которые вы должны знать: вы все еще под программой защиты свидетелей, но только не русские вас защищают, а ФБР, то есть правительство Штатов. Скажу сразу, что нам крайне важно, чтобы вы выжили. Ваша жизнь – залог успеха одного очень громкого дела против известного вам Наркобарона. И второе – вас заказали, и на одном из концертов постараются убрать. Мы сделаем все, чтобы спасти вам жизнь, но, если мы сейчас не договоримся, это шоу будет последним в вашей жизни. Мы спрячем вас, мы вынуждены это сделать, чтобы сохранить вашу жизнь. Сколько вы будете под замком, я не знаю, но, наверное, долго. Так что можете попрощаться с залом через полторы минуты.

Она выдержала паузу в несколько секунд:

– Но есть вариант, который согласован с правительством и прокурором США. Мы инсценируем вашу смерть на одном из шоу. Вы исчезнете, этого не миновать, но, как я надеюсь, ненадолго. Если Наркобарон поверит в вашу смерть, он утратит бдительность. Ведь он боится только ваших показаний, и в этом он прав. Только вы его знаете в лицо.

– Нет, с ним была целая армия! Они все знают, как он выглядит.

– Ни один из тех, кого взяли в России, не признался, – ответила агент Томпкинс и затянула ремень на поясе туже, чем следовало. – Они отказались от сделки с правосудием, получили по двадцать лет, но упорно хранят молчание. Я продолжу, если позволите. После вашей инсценированной смерти мы возьмем Наркобарона и инициируем уголовный процесс, в котором вы неожиданно для всех выступите. Правительство США отблагодарит вас за труды и неудобства, будьте уверены.

– А если он не поверит? Ведь его киллер скажет, что не убивал.

– Мы постараемся арестовать исполнителя, – ответила агент. – Но такой вариант не исключен. В этом случае вы будете сидеть под охраной столько, сколько нужно. Как видите, вариантов у вас всего два.

– Вариантов нет вообще. Я отказываюсь от вашей помощи, пусть убивают, – сказал я горячо.

– Нет, мистер МакКуин, к сожалению, такой вариант невозможен, – ответила агент Томпкинс. – За воспрепятствование правосудию вы будете осуждены и помещены в специальный изолятор, и там обеспечить надлежащую защиту даже легче. Но как долго вас там продержат – неизвестно. Возможно, всю жизнь. А если пойдете на сотрудничество, то, скорее всего, заключение не займет больше полугода.

– Ну что, вы готовы сказать залу «Прощай»? – спросила агент жестко.

– Нет, – ответил я.

– Ваше «нет» звучит как «согласен». Или я ослышалась?

– Не ослышались, – ответил я. – Я согласен. Вы не оставили мне выхода.

– Выход есть всегда, – сказала агент. – Удачного выступления.

* * *

Мое заключение длится уже больше года. В моей жизни оно самое, пожалуй, сложное в эмоциональном плане. Я не испытывал страха и думал, что будет проще. Но, оказывается, чувства вины, обиды, злости могут разъедать куда сильнее самого сильного и острого страха.

Из самолета я вышел на негнущихся ногах. Мне рассказали, как отреагировала Ника, как она пыталась взобраться на двухметровую сцену и упала на рельсы, а потом ворвалась за кулисы, кричала мое имя и рыдала. Я представил, что она чувствовала, пытаясь отыскать мое тело, увидеть своими глазами… Это страшное чувство, я знал его – ведь я не видел тел ни матери, ни отца, ни Лизы. Я знал, что отец и мать мертвы, но мне не дали проститься с ними, а тело Лизы так и не нашли. Может быть, это и хорошо. Я не знаю, как они выглядели мертвыми, в последнюю минуту их пребывания в мире живых до того, как закроют крышку гроба. Я всегда буду помнить их такими, какими они были в то утро: мама и Лиза – счастливые и сонные, а отец… Я не видел его, только слышал тихие шаги по квартире, когда он собирался на работу. Я уже не спал, дремал, не хотел вставать, мне было лень. Хотя мог провести эти последние минуты с отцом, проводить его на работу, выпить с ним утренний кофе. Отец любил крепкий кофе утром, без сахара и сливок. Если маме удавалось застать его врасплох, она готовила овсяную кашу, ворча, что он не заботится о желудке, отец послушно все съедал, хотя он, как и я, терпеть не мог овсянку. Да и любую кашу в принципе.