Не твоя дочь - Кристина Майер

Тихомиров не смотрел на меня, это не очень хороший знак. С трудом взятые под контроль эмоции стали сбоить. Вернувшись на диван, я присела и принялась ждать, что будет.

Цветы положил рядом со мной. Молча. Я на них даже не взглянула. Пакет со сладостями поставил на журнальный столик, а игрушки пошел лично вручать малышам.

Сердце пропустило удары, когда он присел на ковер возле детей. Мелкие насторожились. Предчувствие подсказывало, что все плохо, все очень плохо. Вручив Борьке коробку с машинками, он внимательно смотрит на Варю, будто ищет в ней свои черты. Достает игрушки, улыбается ей.

«Он знает!» — панический крик внутри меня. Сжимаю коленку с такой силой, что пальцы начинают болеть, а на коже точно останутся следы. Вся эта молчаливая сцена – вводная часть к последующему представлению.

Минут десять Глеб сидел возле Вари. Распаковывал игрушки и протягивал ей с улыбкой. Когда, схватив какого-то зайца, она утопала от Тихомирова, он поднялся и подошел ко мне. Захотелось встать, чтобы хоть немного сравняться с ним ростом. Неуютно оттого, что он нависает надо мной, приходится задирать голову, чтобы смотреть ему в лицо.

— Варя моя? — тихо спрашивает он. Наверное, я ждала этого вопроса, поэтому, несмотря на сумасшедший ритм сердца, я спокойно отвечаю:

— Нет, — но выдержки не хватает, я все-таки отвожу взгляд. Тут же об этом жалею.

— Посмотри мне в глаза и ответь: это моя дочь? — от холодного, забытого тона мороз по коже, но я не собираюсь прятать глаза в пол.

Смотрю на него, как он и требовал. С вызовом. Тихомирову пора вспомнить, что я даже восемнадцатилетней девчонкой никогда не отступала, а теперь я мама. Мама замечательной малышки, которую не дам в обиду. И себя больше не позволю обижать.

— Смотрю тебе в глаза и повторяю: у моей дочери нет биологического отца, — все-таки язык не поворачивается говорить откровенную ложь. — Если в будущем я встречу достойного мужчину, верю, что он захочет удочерить… — фраза застывает на губах, пальцы Глеба сжимают мою шею.

Выпад был таким резким, что я не успела увернуться. Он ничего не говорит, но взгляд такой красноречивый, что мороз пробирает до костей. Готов меня убить, правда, непонятно за что: за то, что я родила от него ребенка, не сделав аборт, или за то, что в моей жизни может появиться другой? Тихомиров всегда был собственником.

Убить не хочет. Шею удерживает, но не сдавливает, хотя его энергетика давит сильнее, чем руки. Я ведь хотела его спровоцировать. Хотела сделать ему больно, как сделал он мне, поэтому и фразы такие выбрала.

— У моей дочери есть отец, и другого не будет, — чеканит холодным тоном слова, поглаживая подушечкой большого пальца вену на шее. Она бьется так, словно готова порваться. — А у тебя есть мужчина. И ни одному мудаку я не позволю к вам приблизиться…

Глава 22

Милада

— Начни с себя, — смотрю прямо в глаза.

Глеба задело, что я назвала его мудаком, свел брови вместе. Напрягся. Не нравится? Удивлен? Убираю руку от своей шеи, Тихомиров позволяет. Косится на детей.

— Ты единственная женщина, которая способна опустить меня на землю, не прилагая никаких усилий, — усмехнувшись, произносит он, продолжая нависать надо мной. — Мудак, значит?

— Есть сомнения? — сейчас страх проходит, на его место выдвигается злость. Опускаться до скандала, тем более в присутствии детей, я не стану, но так хочется высказаться и выставить Тихомирова за дверь. — Отойди в сторону, — достаточно грубо, но негромко, чтобы не пугать Варю, которая на нетвердых ножках топала ко мне, заметив что-то подозрительное. — А лучше вообще уйди.

Тихомиров делает вид, что не слышал последних слов, присаживается рядом на свободное место, наблюдает, как я притягиваю к себе Варюшу на колени и целую в пухлую щечку. Малышка не ко мне так радостно топала, она увидела бутоны роз, которые ей так нравилось отрывать и запихивать в рот. Ее непросто удерживать, Варя прилагает все свои скромные усилия, чтобы вырваться из захвата и достичь желанной цели.

— Нельзя, — строго произношу, потому что Варя начинает капризничать.

Борька увлечен. Ему не до цветов. Тихомиров ему подкинул задачку – вытащить машинки из коробки.

— Что она хочет? — спрашивает Глеб, все это время внимательно наблюдавший за нашим сражением.

— Распотрошить твой букет.

— Пусть потрошит, если ей нравится, — предлагает Тихомиров. Уперев руку в колено, принимается ждать, что я последую его совету. Глубоко вдыхаю. Медленно выдыхаю. Типичный папочка.

— Она лепестки сует в рот, я не знаю, чем их обрабатываю и какими руками трогают. Унеси цветы на кухню, — спуская Варю с колен. Она не понимает, что делает мне больно, но это замечает Глеб и хмурится. Хватает цветы и уходит на кухню. Возвращается быстро.

Варя в отсутствие букета вновь пытается залезть мне на руки, нога ноет, поэтому я стараюсь отвлечь малышку игрушками.

— Давай я ее возьму? Не испугается? — спрашивает Тихомиров, останавливаясь рядом с нами, присаживается на колени. Вряд ли Варя начнет плакать, если Глеб возьмет ее на руки, хотя к незнакомцам они с Борькой всегда относятся настороженно.

— Ты сам не испугаешься? — мой укол справедливый. Он столько лет шарахался от детей, что я поверить не могу в его искренность. Тихомиров не отвечает, лишь одну бровь выгибает. — Хочешь помочь, распакуй Боре машинки, он уже устал теребить коробку, — нервы подводят, поэтому в голосе слышно раздражение.

Я ждала, что он устроит допрос. Начнет настаивать на тесте ДНК. Возможно, угрожать судом, чтобы разделить право видеться с ребенком. Хотя не уверена, что Варя ему настолько нужна. Я уже ни в чем не уверена! Вспышка злости Тихомирова прошла, и теперь он ведет себя… правильно! Что еще больше настораживает.

А может, я просто боюсь ему еще раз поверить? Боюсь увидеть в нем то хорошее, перед чем не смогу устоять? Я боюсь новой боли…

— Держи, карапуз, — доставая из коробки небольшие гоночные машинки, Глеб показывал Борьке, как с ними играть.

Варе тоже стало интересно, и она потопала к ним. Плюхнулась на памперс, ковер смягчил удар. Потянулась к красной машинке, но Борька опередил. Моей дочке досталась зеленая, она тут же потянула ее в рот.

— Нет, нет, — отнимая руку от губ малышки. — Нельзя облизывать всякую гадость,