Птица солнца - Уилбур Смит

– Хотел бы я… как бы я хотел найти какое-нибудь неопровержимое доказательство, – жалобно сказал я. Впервые я задумался о том, что наше открытие придется отдать на суд моих ученых собратьев, и эта мысль была ужасна, как падение в яму, полную черных гадюк. Я встал. – Давай поплаваем, Сал.

Мы бок о бок несколько раз неторопливо переплыли бассейн. Потом выбрались и сели на солнце, пробивавшемся через крышу. Чтобы поднять настроение, я попытался сменить тему. Взял Салли за руку и с грацией раненого носорога выпалил:

– Салли, пойдешь за меня замуж?

Она повернула ко мне удивленное лицо – щеки и ресницы все еще в каплях воды, – целых десять секунд смотрела на меня, а потом захохотала.

– О Бен, как ты старомоден! Ведь на дворе двадцатый век. Только потому что ты обидел бедную девушку, ты вовсе не обязан на ней жениться! – И прежде чем я успел возразить, она встала и снова нырнула в бассейн.

Весь остаток дня она была занята своими красками и кисточками, и у нее не было времени не только поговорить со мной, но даже посмотреть на меня. Сообщение было ясным и недвусмысленным: есть области, на которые Салли накладывает абсолютный запрет.

Неудачно – но я хорошо усваиваю уроки. Я решил довольствоваться тем счастьем, которое дает судьба, и не торопить события.

Вечером Ларкин передал мне новое сообщение от Лорена: «Радиоуглеродный анализ ваших образцов 1—16 дал средний результат 1620 плюс минус 100 лет. Поздравляю. Все выглядит просто замечательно. Когда я узнаю всю тайну? Лорен».

Я приободрился. Если, допустим, бушмен-художник был непосредственным очевидцем того, что изображал, значит, примерно между двухсотым и четырехсотым годами нашей эры по этой нежно любимой мною земле вел свои армии и боевых слонов вооруженный финикийский воин. Мне было неловко, что я не посвящаю Лорена во все тайны пещеры, но всему свое время. Я хотел еще ненадолго сохранить ее для себя, пользоваться ее миром и красотой, незапятнанной чужим взглядом. Тем паче, что пещера стала храмом моей любви к Салли. Как и для древних бушменов она стала для меня святилищем.

На следующий день Салли как будто старалась загладить причиненную мне боль. Она одновременно была и любящей, и насмешливой, и озорной. В полдень на скале у бассейна в лучах солнца мы любили друг друга. Салли снова мягко и искусно взяла на себя инициативу. Это изгнало печаль из моего сердца и до краев заполнило его счастьем.

Мы лежали обнявшись и сонно перешептывались, когда я вдруг почувствовал чье-то присутствие в пещере. Меня охватила тревога, я приподнялся на локте и посмотрел в сторону входа.

В полумраке туннеля виднелась коричнево-золотистая человеческая фигура. В короткой кожаной набедренной повязке, с колчаном и коротким луком за плечами, на шее ожерелье из скорлупы страусиных яиц и черных обезьяньих бобов. Невысокая, с десятилетнего ребенка, но с лицом взрослого мужчины. Раскосые глаза и широкие плоские скулы придавали этому лицу нечто азиатское, однако нос был расплющенный, а губы полные и чувственные. Маленький куполообразный череп покрывали короткие курчавые черные волосы.

Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, потом, точно вспугнутая птица, маленький человек исчез, растворился во тьме тоннеля.

– Что случилось? – шевельнулась рядом Салли.

– Бушмен, – ответил я. – Здесь, в пещере. Смотрит на нас.

– Где?

– Он ушел. Одевайся, быстрее!

– Это опасно, Бен? – Голос у нее вдруг сел.

– Да. Очень! – Я быстро натягивал одежду, стараясь избрать лучший способ действий, продумывая слова, которые произнесу. Хотя кое-что я позабыл, все же я обнаружил, что благодаря упражнениям с Тимоти Магебой владею языком. Этот бушмен был с севера, а не из Калахари, языки похожи, но отличия довольно значительны.

– Они нападут на нас, Бен? – Салли уже оделась.

– Нападут, если мы сделаем что-нибудь неправильно. Мы не знаем, насколько священно для них это место. Лишь бы их не напугать – их пугали и преследовали две тысячи лет.

– О Бен… – Она придвинулась ко мне, и даже в тревоге я наслаждался тем, что она надеется на меня.

– Они… не убьют нас?

– Это дикие бушмены, Салли. Если угрожать дикому животному, оно нападет. Мне нужно найти возможность поговорить с ними. – Я осмотрелся в поисках чего-нибудь, что сгодилось бы в качестве щита, чего-нибудь такого, в чем застряла бы стрела с отравленным наконечником. Причем ядом, вызывающим медленную, но неминуемую смерть в страшнейших муках. Я выбрал кожаный футляр теодолита, разорвал его по швам и расправил, чтобы получить большую площадь. – Иди за мной, Сал. Держись рядом.

Она положила руку мне на плечо, и я медленно двинулся по проходу в скале, освещая фонарем и осматривая каждую тень и каждое углубление, прежде чем пройти. Свет вспугнул летучих мышей, они с писком метались у нас над головами. Салли все сильнее сжимала мне плечо, но наконец мы добрались до ствола, закрывавшего выход.

Мы протиснулись наружу; яркий солнечный свет больно ударил по глазам. Я тщательно осматривал каждый ствол в роще, каждый пучок травы, каждую ямку или возвышение на поверхности – ничего. Но бушмены были здесь, я знал это, ждали в укрытии; терпеливо и сосредоточенно – самые искусные охотники Земли.

Мы добыча, что правда, то правда. Здесь, на пороге Калахари, общепринятые нормы поведения неприменимы. Я вспомнил судьбу экипажа «дакоты» – самолета военно-воздушных сил ЮАР, десять лет назад совершившего вынужденную посадку в пустыне. Семью бушменов, которая сделала это, разыскали, я летал в Габороне и был переводчиком на суде. На суде бушмены не снимали повязки из парашютного шелка, и, когда они отвечали на мой вопрос, лица у них были детские, доверчивые, невинные:

– Да. Мы убили их.

Запертые в современной тюрьме, как птицы в клетке, они погибли через двенадцать месяцев, все. Воспоминание об этом ужасало, и я постарался отвлечься.

– Слушай меня внимательно, Салли. Ты должна оставаться здесь. Что бы ни случилось. Я выйду к ним. Поговорю. Если… – я поперхнулся и вынужден был откашляться… – если в меня попадет их стрела, у меня будет около получаса, прежде чем… – я не договорил. – Я успею добраться до «лендровера» и вернуться за тобой. Ты умеешь вести машину. Тебе не составит труда проехать по нашему следу в котловине Макарикари.

– Бен, не ходи. О боже, Бен, пожалуйста.

– Они будут ждать, Сал. До темноты. Надо идти сейчас, при свете дня.

– Бен…

– Жди здесь. Что бы ни случилось, жди здесь. – Я стряхнул ее руки и вышел из отверстия.

– Мир, – обратился я к ним на их языке. – Между нами нет вражды. – Я сделал шаг в солнечном свете. – Я друг. – Еще один медленный шаг, вниз по изогнутым корням сикамора. Расправленный футляр теодолита я держал перед собой. – Друг! – обратился я снова. – Я вашего народа. Я вашей семьи.

Я медленно пошел по молчаливой враждебной роще. Никакого ответа на мои слова, ни звука, ни движения. Впереди упавшее дерево. Я начал пригибаться к нему, испытывая сильнейшее напряжение и страх.