Право на убийство - Сергей Бортников

— Трех других я знаю?

— Нет… Все вы завтра впервые увидите друг друга. Учти — из нашего центра лишь одному бойцу оказана такая высокая честь. Для тебя это вдвойне почетно — ты ведь только на втором курсе Академии, не так ли?

— Да…

— Твои коллеги-конкуренты уже закончили военные училища. Так что оправдывай оказанное доверие!

— Есть! Разрешите идти!

— Помни: я лично ходатайствовал о твоем включении в группу «Z». Руководство Центра уверено: «Второй» — станет первым! Так что не посрами… Завтра в восемь ко мне с вещами. Без опозданий. Иди!

— Есть!

Я круто развернулся и вышел.

Как-то странно он сказал: «Коллеги-конкуренты». «Второй станет первым!» Что бы это значило?

Поживем — увидим!

— Как ты думаешь, Бог есть? — поутру поинтересовался Мисютин. С чего бы это?

— Есть, конечно. Но Бог — это не бородатый дядя, восседающий на небесах. Знаешь, как говорили — ну, раскатывает в громовой колеснице, купается в облаках и закусывает амброзией, а когда писает — на землю проливается дождь. Бог — это душа, идея, Космос, если хочешь…

— И что, где-то на необъятных просторах Вселенной живут такие же людишки, как мы?

Сколько раз мне в силу гражданской профессии приходилось вести философские или теологические разговоры… Не думал, что и в камере придется.

— Несомненно. Только почему «такие же»? Они могут быть совершенно незаметными для людского ока, говорить на неуловимых для нашего уха частотах, одним словом, жить в других измерениях.

— Нам бы с тобой туда, а? В другое измерение. Там бы менты нас не достали…

Я почел за благо никак не отреагировать на реплику сокамерника, а изображал типичного советского «образованца», увлеченного рассуждениями на модную тему. Короче говоря, делал вид, что наконец-то оседлал любимого конька:

— Помнишь, как нас в школе учили? Для того, чтобы найти родственников во Вселенной, надо открыть планету, приблизительно такую же, как Земля, с озоновым слоем вокруг нее, с необозримыми водными пространствами…

— Что-то такое припоминаю…

— На самом деле все может оказаться как раз наоборот. Эти существа будут дышать углекислым газом, а выдыхать кислород. Или что-нибудь еще похлеще. Они могут быть не материальными в нашем понимании, а какими-нибудь сгустками энергии. Могут быть как горы или в самом деле горами, пустынями или чем-то еще в этом роде. Не удивлюсь, если самые разнообразные формы жизни вскоре отыщутся рядом с нами. Они — есть, просто мы пока не в состоянии их обнаружить…

— Фантастика какая-то. Где ты всего этого нахватался, Тундра?

— Хорошо учился. Много читал. И фантастов, и мистиков… Бердяев, Блаватская, Рерих… Слыхал такие имена? Это тебе не Кум и не Малыш…

— Ты что, думаешь, я совсем темный? Нет, парень, я школу на «отлично» закончил!

При этих словах Мисютин почему-то засмущался и стрельнул глазами в мою сторону. Мол, услышал — не услышал, запомнил или нет?

Я услышал и запомнил. И сделал выводы. Якутский сирота, чуть ли не беспризорник — и вдруг отличник учебы. Как-то не вязалось одно с другим. Но слово — не воробей, вылетело — не поймаешь, и Барон, мысленно досадуя за свою оплошность, вынужден был закончить мысль:

— Любой институт потянул бы, а подался в…

— Банду! — продолжил мисютинскую фразу я.

Обычно Мисютин вспыхивал яростью, когда я пытался подколоть его, но на сей раз все обошлось благополучно.

— Выходит, так! — он понуро согласился и, обхватив могучую голову руками, задумался о чем-то своем.

Мне показалось — в нем просто заговорила совесть.

Впрочем, сосед по нарам оказался человеком жизнерадостным и, в отличие от меня, впадать в печаль-тоску надолго не собирался. Уже через минуту он был, как прежде, бодр и весел.

И попросил пофилософствовать еще.

— Я долго был воинствующим атеистом, — продолжаю размышлять вслух. — Пока не столкнулся лицом к лицу с костлявой старухой…

— Ну да? Это интересно…

— Наверное… Для любителей острых ощущений. Правда, говорят, что очень много зависит от тебя самого, каким ты был и как умираешь…

— А сами ощущения? — с неподдельным интересом спросил Барон.

— Жутковато… Но и в самом деле интересно, поверь мне. Просто кажется, что твоя душа покидает опостылевшее тело и по какой-то немыслимой траектории мчится по странной, одновременно будто сотканной из вихря и — твердой, как жестяной трубе или туннелю, уносится за миллионы километров прочь от этой свирепой и злой планеты… Вернее, от злых, свирепых и, добавлю, — кровожадных обитателей ее.

— И что? Есть свет в конце туннеля?

— Да!

Что-то блеснуло в глазах у Барона. На короткое мгновение — и тут же по его резкому лицу расплылась насмешка:

— Может, попика пригласим в камеру, исповедуемся?

— Не кощунствуй. Лучше попроси карты.

Барон, устраиваясь поудобнее на тюремной койке, спокойно бросил:

— Я уже передал маляву. Через вчерашнего «вертухая». Так что после обеда — будут.

— Неужели их не обнаружат в передачке?

— Эка невидаль — карты. Чем они, скажи, хуже шашек? Ан нет, в шашки можно, а в картишки — нельзя, в шахматы можно, а в нарды — дзуськи! При всем при том, что в Израиле карточные игры преподают в некоторых школах. А в Китае свободно можно сбацать в подкидного прямо на площади у парламента.

Интересно как. Слово «дзуськи» — польского происхождения, его можно услышать и на Украине, и в Белоруссии, но не в питерской тюрьме от северянина, проведшего многие годы в специфической среде… И это не первый полонизм в его речи… И проскакивают они у него естественно, как укорененные с детства… Что-то с биографией не вяжется. Надо будет расспросить поподробнее. Ладно, если покойная мать у него была полька или русинка…

И знает, кстати, многовато. Израиль, Китай…

— Мы же не в Китае. Тем более — за решеткой! — отреагировал я так, как и полагалось неофиту.

— Ну и что? Ты за это не боись. Ясное дело, засекут их красноперые… Но пару червонцев им шнифты прикроют!

— Шнифты — это глаза?

— А ты догадливый. Но ум — хорошо, а деньги — лучше. Были бы бабки подходящие — тебе тут все мягкими мебелями заставят и «раскладушку» приведут…

— Постой, как раскладушку можно привести? И зачем она нужна, если кругом мягкую мебель поставят?

— Это я образно, говорю, балда… «Раскладушка» — это женщина, значит, баба…

— Неужели и до этого доходит? — искренне восхитился я, хотя, конечно, был прекрасно осведомлен о порядках, царящих в местах лишения свободы в эпоху всеобщей коммерциализации.