Возвращение в Терпилов - Михаил Борисович Поляков

был парень. Только они, молодой человек, давно переехали.

– А куда, не подскажете? – спросил я.

Старуха, опустив голову, задумалась.

– Кажется, родители в Раменском квартиру купили, а другой их сын, у них ведь двое мальчишек было – Женька и Володька – он в Москве сейчас, в авиационном учится.

– Ясно, спасибо большое, – поблагодарил я.

Что ж, похоже, первый след оборвался. Розыск Куваевых займёт немало времени, а значит, придётся оставить его на потом…

Семья фигуранта другого скандала – пенсионера Сотникова, жила в Абрикосовом, шахтёрском посёлке, расположенном в дальней части города. Это был микрорайон, застроенный бараками, оставшимися со времён разработки первых оловянных месторождений. Путь туда на маршрутном такси занял двадцать минут. Район был настоящим гетто с ветхими деревянными домишками, размалёванные стены которых десятилетиями не знали ремонта, разбитыми тротуарами и убогой детской площадкой. Она состояла из облезлых качелей и турника, ржавевших посреди забросанного мусором парка. Словно желая усугубить тягостность этой картины, стылый мартовский ветер, набегая порывами, раскачивал качели, и те издавали хриплый визг, похожий на вой подыхающей собаки. Я вспомнил, что во времена моей молодости этот район активно расселяли – уже тогда многие дома тут были аварийными. Однако с крушением СССР про очередников, конечно, забыли, оставив их наедине с текущими потолками и сгнившей проводкой. Мне невольно вспомнился роскошный посёлок миллионеров, который я посетил, изучая место гибели судьи. Среди обладателей тамошних версалей были, конечно, и те, кто сколотил капиталец на приватизации собственности, построенной насельниками этих трущоб…

Я пересёк двор и оказался перед подъездом Сотниковых, над ржавой чугунной дверью которого криво нависал толстый козырёк, поросший растрёпанной сухой травой. Домофона не было. Стараясь не касаться оплавленных перил, я поднялся по заплёванной и забросанной окурками лестнице на неосвещённую площадку второго этажа. Найдя при помощи фонарика смартфона номерок нужной квартиры, надавил пуговку звонка. На этот раз удача улыбнулась мне – за дверью раздались поспешные шаги и немного спустя чей‑то простуженный голос осторожно поинтересовался: «Кто там?»

– Здравствуйте, я хотел бы узнать, не здесь ли живёт Николай Кузьмич Сотников? – сказал я громко.

– Здесь, а кто его спрашивает?

– Меня зовут Игорь Свиридов, я корреспондент «Терпиловской правды».

– Подождите секунду.

Послышался скрип отодвигаемой щеколды, мелодично тренькнула снимаемая цепочка и дверь отворилась. На порог вышла хозяйка – женщина лет пятидесяти, полноватая, с болезненно‑жёлтым обрюзгшим лицом, потухшими карими глазами и маленьким как кнопка, красным носом. Линялый вязаный свитер и сильно застиранная ситцевая юбка придавали ей жалкий вид.

– Вы по какому делу? – осторожно спросила она, присматриваясь ко мне с испуганной недоверчивостью.

– Я по поводу случая с Николаем Кузьмичом, – сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее и увереннее. – Скажите пожалуйста, кем вы ему приходитесь?

– Я дочь, – ответила женщина.

– А как вас звать?

– Анна Николаевна.

– Анна Николаевна, – взял деловой тон я, – мы готовим сейчас новый материал по вашей истории, и, если вы не против, хотел бы пообщаться с вашим отцом.

– Да были у нас уже журналисты… – разочарованно протянула женщина. Но всё‑таки отступила от двери. – Ну что же, проходите.

Я вошёл. Обстановка была бедная: рассохшееся жёлтое трюмо с зеркалом, по бокам обклеенное детскими вкладышами от жвачки, погнутая жестяная вешалка, пол, покрытый порядочно истёртым и местами вздыбившимся паркетом.

– Вы прямо сейчас к отцу хотите? – спросила женщина. – Просто он только проснулся и лекарства ещё не принимал. Не знаю, сможет ли он вам отвечать.

– Обещаю, что не отниму много времени, – уверил я.

– Ну хорошо, ступайте за мной…

Мы вошли в маленькую тесную комнатушку, тускло освещённую единственным ночником в зелёном абажуре. В густом и пыльном воздухе стоял пронзительный аптечный запах. Из мебели имелись только старый платяной шкаф, железная кровать да небольшой круглый столик перед ней. Тесно стоявшие на этом столике стаканы и пузырьки с лекарствами тихо позвякивали, когда по комнате ходили. Больной был так укрыт тяжёлым ватным одеялом, что на поверхности видна была одна его голова, покоившаяся на тонкой как блин шерстяной подушке. Измождённое, с заострившимися чертами, лицо старика было так бледно, что в полумраке казалось, будто от него исходит фосфорическое свечение.

– Николай Кузьмич! – позвал я, шагнув к кровати.

Больной заморгал водянистыми голубыми глазами и невидящим взглядом повёл кругом себя.

– Николай Кузьмич! – повторил я.

–Вы громче говорите, он оглох почти, – исстрадавшимся, с апатичной ноткой, голосом произнесла за моей спиной Анна Николаевна.

–Аня, ты тут? Что? Зачем? – торопливо выдохнул Сотников.

Женщина подошла к отцу и, наклонившись над кроватью, приблизила губы к его уху.

–Папа, к тебе журналист пришёл, хочет несколько вопросов задать насчёт деревенского дома, – громко и медленно, почти по слогам, выговорила она.

Старик отставил назад костлявые локти и, сделав усилие, приподнялся на кровати.

– Журналист? Я всё рассказал, – отрывисто выдохнул он, испуганно глядя сквозь меня.

– А с тех пор ничего не поменялось? – спросил я.

– Квартиру ему дать обещали взамен дома, – вместо отца зло ответила женщина. – Вот всё ждём её, квартиру‑то эту.

–Квартиру, а? – громко сказал, почти крикнул, старик. Шумно дыша, он переводил беспокойный непонимающий взгляд с дочери на меня.

Беседовать с ним было бесполезно.

–Может, мы с вами пообщаемся? – обернулся я к Анне Николаевне.

–Да, давайте пройдём на кухню. Я чаю заварю.

–Что, давно болеет ваш отец? – спросил я, садясь возле стола, покрытого выцветшей розовой скатертью.

–Да вот как выселяли его, так и свалился. А до того – ничего, восемьдесят пять лет, а коз и уток у себя в сарае держал, огород вскапывал, на охоту ходил даже.

–А лечитесь как?

–Ой, тяжело, – устало вздохнула женщина, включая под эмалированным пузатым чайником газ. Затем выставила на стол две фарфоровые чашки с выщербленными краями и большую синюю сахарницу с колотым сахаром. – Извините, кроме сахара ничего сладкого к чаю нет. Я на диете, а отцу нельзя. – Несколько секунд она задумчиво изучала меня, как бы решая, доверять ли незнакомцу, и, видимо, сделала вывод в мою пользу, поскольку вдруг заговорила в совершенно ином, видимо, привычном ей скором истеричном тоне. – Вы знаете, даже просто к врачу сходить – целая мука. В поликлинику надо к пяти часам бежать, в очередь записываться чтобы талон получить. Приходишь и стоишь два‑три часа на улице, пока регистратуру не откроют – и в дождь, и в снег, и в мороз. А как откроют начинается, знаете, ругань, толкотня, все без очереди лезут. Иной раз и до драк доходит, особенно если талон на редкого специалиста. Мне‑то ещё ничего, а бывает, бабка старая приковыляет кое‑как, бумажку эту не успеет получить, и стоит