Туманы Авалона - Мэрион Зиммер Брэдли

Игрейна раздраженно схватилась за прялку. Король нужен уже сейчас, а не тогда, когда ребенок, еще и не зачатый, вырастет и возмужает. Мерлин одержим древними легендами о королях – как же там звали одного из них, про него еще Экторий упомянул, Магнус Великий, прославленный военный вождь, что покинул Британию в погоне за императорским венцом? Глупо думать, что сын Утера окажется возрожденным Магнусом.

Ближе к вечеру зазвонил колокол, и вскорости после того в дом вернулся Горлойс, опечаленный и удрученный.

– Амброзий умер несколько минут назад, – сообщил он. – Колокол звонит по нему.

В лице мужа Игрейна прочла скорбь – и не смогла на нее не отозваться.

– Он был стар, – промолвила она, – и всеми любим. Я с ним познакомилась лишь сегодня, но вижу: он был из тех мужей, кого любят и за кем идут все, кто его окружает.

Горлойс тяжко вздохнул.

– Правда твоя. А на смену ему второго такого нет, он ушел и оставил нас без вождя. Я любил этого человека, Игрейна, и видеть не мог, как он страдает. Будь у него преемник, достойный этого названия, я бы ликовал и радовался, что Амброзий обрел наконец покой. Но что ныне станется с нами?

Несколько позже Горлойс попросил жену достать его лучшее платье.

– На закате по нему отслужат заупокойную мессу, мне должно там быть. Да и тебе тоже, Игрейна. Ты можешь одеться без помощи женщин или мне попросить хозяина прислать тебе служанку?

– Я оденусь сама. – Игрейна сменила наряд, облекшись в платье из тонкой шерсти с вышивкой по подолу и рукавам, и заплела в волосы шелковую ленту. Молодая женщина подкрепилась хлебом и сыром, Горлойс от еды отказался, говоря, что король его ныне стоит перед троном Господа, ожидая суда, и сам он будет поститься и молиться до тех пор, пока тело не предадут земле.

Игрейна не могла этого понять: на Священном острове ее учили, что смерть – лишь врата к новому рождению, отчего христианин испытывает такой страх и трепет, отправляясь в обитель вечного отдохновения? Молодая женщина вспомнила кое-какие скорбные псалмы из тех, которые читал нараспев отец Колумба. Да, их Господь считается также Богом страха и наказания. Игрейна отлично понимала: король ради блага своего народа поневоле совершает то, что тяжким бременем ложится ему на совесть. А если даже она в силах понять это и простить, отчего же милосердный Господь более нетерпим и мстителен, нежели ничтожнейшие из его смертных? Наверное, это – одно из христианских таинств.

Молодая женщина продолжала размышлять обо всем этом, идя к мессе вместе с Горлойсом и слушая, как священник скорбно поет о гневе Божьем и дне Страшного суда, когда душе уготованы будут вечные муки. На середине песнопения Игрейна заметила, что Утер Пендрагон, преклонивший колена в дальнем углу церкви, – лицо его над светлой туникой казалось совсем белым, – закрыл его руками, сдерживая рыдания, несколько минут спустя он поднялся и вышел наружу. Осознав, что Горлойс не сводит с нее настороженного взгляда, Игрейна вновь потупилась, набожно внимая бесконечным гимнам.

По окончании мессы мужчины столпились снаружи, и Горлойс представил Игрейну жене Уриенса, герцога Северного Уэльса, дебелой матроне, и супруге Эктория, именем Флавилла, – улыбчивой женщине немногим старше Игрейны. Она немного поболтала с дамами, но те были поглощены лишь одним: как смерть Амброзия отразится на солдатах и их собственных мужьях; и Игрейна отвлеклась. Ее мало занимала женская болтовня и изрядно утомляло непомерное благочестие. Флавилла была на шестом месяце беременности – из-под туники в римском стиле заметно выпирал живот, – и очень скоро разговор перешел на дела семейные. Флавилла уже произвела на свет двух дочерей – в прошлом году обе умерли от летнего поноса – и в этом году надеялась родить сына. У супруги Уриенса, Гвинет, был сын примерно одних лет с Моргейной. Дамы расспросили Игрейну о ребенке и принялись рассуждать о том, как хороши бронзовые амулеты против зимних лихорадок, а вот литургическая книга, ежели положить ее в колыбельку, спасает от рахита.

– Рахит приключается от скверной еды, – проговорила Игрейна. – Моя сестра, жрица-целительница, рассказывала мне, что у ребенка, если здоровая мать кормит его грудью два полных года, рахита никогда не случается, болеют только те, что отданы на попечение недоедающей кормилицы, или те, которых слишком рано отняли от груди и выкормили на жидкой каше-размазне.

– Вздорное суеверие, вот что я вам скажу, – отозвалась Гвинет. – Молитвенник исполнен святости и помогает против всех недугов на свете, особенно же пользителен маленьким детям, что крещением очищены от отцовских грехов, сами же еще не согрешили.

Игрейна досадливо пожала плечами, не желая оспаривать подобную ерунду. Матроны продолжали толковать об амулетах против детских недугов, молодая женщина стояла рядом, поглядывая по сторонам и дожидаясь возможности сбежать. Вскорости к ним присоединилась еще одна дама, имени которой Игрейна так и не узнала, судя по выпирающему животу, она тоже дохаживала последние месяцы беременности. Матроны немедленно вовлекли вновь пришедшую в разговор, не обращая внимания на Игрейну. Спустя какое-то время та тихонько ускользнула прочь, проговорив, что пойдет поищет Горлойса (на слова ее никто не обратил внимания), и побрела за церковь.

Там обнаружилось небольшое кладбище, а за ним – яблоневый садик, усыпанные цветами ветви смутно белели в сумерках. Свежее благоухание яблонь Игрейну обрадовало, запахи города изрядно ей докучали: собаки, да и люди, облегчались прямо на мощенных камнем улицах. Перед каждой дверью высилась зловонная куча мусора, куда сбрасывалось все – от грязного, смердящего мочой тростника и гниющего мяса до содержимого ночных горшков. В Тинтагеле тоже не обходилось без кухонных отходов и нечистот, но Игрейна распорядилась раз в несколько недель их закапывать, а чистый запах моря уносил вонь прочь.

Молодая женщина медленно шла через сад. Встречались там деревья совсем старые и сучковатые, со склоненными до земли ветвями. Послышался легкий шорох, на одной из нижних ветвей сидел человек. Он понурил голову и закрыл лицо руками. По светлым волосам Игрейна узнала Утера Пендрагона. Она уже собиралась повернуть назад и потихоньку уйти – Утер наверняка не захочет, чтобы она видела его горе, – но тот уже заслышал ее легкие шаги и поднял голову.

– Это ты, леди Корнуолла? – Лицо его исказилось, он криво улыбнулся. – Что ж, беги, расскажи отважному Горлойсу, что военный вождь Британии спрятался от всех и рыдает, точно женщина!

В лице его читались ярость и вызов, встревоженная Игрейна стремительно подошла к нему.

– А ты думаешь, Горлойс не горюет, мой лорд? Сколь холодным и бессердечным должен быть тот, кто не рыдает о короле, которого любил всю жизнь! Будь я мужчиной, я бы не хотела воевать под знаменами вождя, который не стал бы оплакивать любимых им павших, погибших сотоварищей или даже отважных врагов!

Утер глубоко вздохнул, вытер лицо вышитым рукавом туники.

– Воистину, это правда. Еще юнцом я зарубил вождя саксов Хорсу на поле битвы, сколько раз до этого он бросал мне вызов – и ускользал! Я оплакивал его смерть, ибо почитал его доблестным противником. Я горевал, что нам суждено быть врагами, а не друзьями и братьями, – хотя он и сакс. Но время шло, и я научился думать, что в мои почтенные лета не должно рыдать о том, чего не исправить. И все же – когда я услышал, как святой отец талдычит о каре и вечных муках пред троном Господа, я вспомнил, каким достойным, благочестивым человеком был Амброзий, как он любил и боялся Господа и никогда не чуждался дел добрых и благородных… Иногда я нахожу, что с их Господом смириться куда как трудно, и почти жалею, что не могу, не обрекая себя на вечные муки, прислушаться к мудрым друидам – они-то толкуют не о каре небесной, но о том, что человек сам навлекает кару на свою голову своими поступками. Если святой епископ говорит правду, Амброзий ныне горит в адском пламени и не спасется вплоть до конца света. Я мало знаю про Небеса, но хотелось бы мне думать, что мой король – там.