Объяснение в ненависти - Анна и Петр Владимирские

* * *

Наутро большая часть сотрудников фирмы была отправлена в Киев. Надо же кому-нибудь и работать! А для десятка менеджеров среднего и высшего звена праздник должен был продолжиться на теплоходе.

— Морская прогулка, Янис, не очень меня привлекает, — отказалась Вера от приглашения.

— Вы не любите морские прогулки? — удивился Пылдмаа.

— Я помню, что вы яхтсмен. А вот у меня морская болезнь.

Вера немного покривила душой. Ей просто не хотелось участвовать в продолжении корпоративной party. Юрий уехал, и можно было посвятить еще целый день знакомству с городом. Побродить по улицам, заглянуть во дворы,

посидеть у моря на бульваре. Словом, увидеть все то, чего не успела рассмотреть вчера.

— Хотите, я стану вашим гидом? — неожиданно предложил Янис, словно прочитав ее мысли.

— А как же теплоход?

— Это просто. Меня заменит Костя. А мы с вами убежим! Как школьники, сбежим с уроков. — В треугольных глазах Яниса заплясали озорные искорки.

Так они и сделали. Янис оказался действительно отличным гидом, он мало говорил, а больше показывал. Вот обычный одесский двор, каких здесь сотни. Почему-то хочется непременно войти внутрь. В центре двора, окруженного плотным кольцом старых домов, стоит фонтан с грязноватой статуей Аполлона. Фонтан явно уже давно не работает. Обнаженный греческий бог, покровитель искусств, служит здесь, как ни странно, хозяйственным целям: через весь двор тянутся бельевые веревки, на которых сушится белье — нательное и постельное, и одна из веревок привязана к причинному месту Аполлона. И вовсе это не какое-то озорство, и не вандализм, Боже упаси! Просто статуя выполняет практическую функцию. Ну, как столб на бульваре. Не было бы удобной статуи с удобным выступом — протянули бы веревку между деревьями и сушили бы на ней штаны. Атак привязали к Аполлону и сушат. На лице Веры появляется улыбка. Ну вот, город и успокаивает ее ноющую душу.

Они выходят на угол улицы с названием из прежнего времени — Советской Армии — и видят обычную аптеку здесь двойные двери с окошком для выдачи лекарств ночью, когда аптека дежурит. На двери у кнопки звонка табличка: «Уже слышу, уже иду!» И снова город заставляет грустную гостью улыбнуться.

— Теперь, Вера, я вас приглашаю в самый необычный музей в мире. Музей одного кота!

— Ведите! — смеется женщина, уже заранее предвкушая интересное зрелище.

Они останавливаются на Греческой площади и вникают в историю одесского кота Василия.

— Представьте себе, — с удовольствием рассказывает Янис, — вот на этой самой шелковице объявился кот. А поскольку с дерева он категорически отказывался слезть, еду ему сердобольные одесситы подавали прямо наверх. Чтобы дождик кота не мочил, домик на ветке построили. Нашлись такие умельцы.

— А как же они наверх еду отправляли? Карабкались по ветвям, что ли?

— Нет, здесь восторжествовала техническая смекалка. Наладили веревочный лифт для бесперебойной подачи питания… Тут и человек позавидует. Кот уже давно, как говорится, почил в бозе, но домик с колоннами — видите, наверху? — и пластмассовой табличкой с гордой надписью «Кот Вася» остался. Теперь на Греческую площадь приходят поглядеть на дом-музей кота Васи… А знаете, Вера, здесь есть памятник Рабиновичу.

— Какому Рабиновичу?

— Тому самому. Из анекдотов.

— Вы меня разыгрываете! — удивляется Вера.

— Ничуть. Идемте!

Он ведет ее во двор литературного музея. Там действительно стоит маленький памятник Рабиновичу, бессмертному герою анекдотов. Пылдмаа рассказывает, что этот маленький и на первый взгляд вроде шуточный памятник создал талантливый грузинский режиссер и художник Резо Габриадзе. Крохотный человечек с птичьим профилем, одетый в затрапезное пальтецо, смотрит вверх, словно пытается услышать ответ на риторический вопрос. Рядом с ним чемоданы. Пожалуй, это самый немонументальный монумент маленького человека, памятник самой Одессе, по крайней мере той ее части, которая расселилась по всему миру…

Выйдя из музейного дворика, они идут к морвокзалу. Их взгляду открывается скульптура Эрнста Неизвестного. Крепкий золотой младенец-бутуз внутри золотого цветка — самый точный образ города, которому всего двести с небольшим. С точки зрения других городов, насчитывающих тысячелетия, Одесса юная девочка. Вера всей душой чувствует в ней задор юности, солнечность улыбки и живость южанки. А еще она чувствует, как оттаивает тяжелый ледяной ком в ее душе, как начинает светиться маленькое солнышко в соленой морской воде.

На одной из летних террас кафе они замечают знакомых. Артем Сирик сидит вместе с пожилым, по-восточному красивым человеком. Они галантно поднимаются, приглашая Веру и Яниса за свой столик. Артем знакомит Веру Алексеевну со своим собеседником. Гурген Арменович Карапетян — директор сети ресторанов кавказской кухни, армянин, очень крупный, с роскошной шевелюрой седых волос, целует Верину руку. Он щелкает пальцами, и возле них мгновенно появляется официантка с меню. Пока приносят еду, Артем сообщает Карапетяну, что это та самая Вера Алексеевна Лученко, которая предложила организовать сеть рыбных кафе-закусочных вдоль пляжей. Именно для обсуждения этой грандиозной идеи остались на берегу клиент-менеджер «Океанимпэкса» и директор сети ресторанов. Гурген Арменович рассыпается в комплиментах по адресу женщины.

— Я как тот муж из анекдота, который все узнает последним! — Пылдмаа смеется. — Вы тут с нашим самым уважаемым партнером строите новые маркетинговые стратегии, а я ничего не знаю!

— Не вы ли учили нас, Янис Раймондович: сначала проработай вопрос, а уж потом докладывай? Вы же всегда говорите: «Не приходите ко мне с сырой идеей, сырую рыбу едят только японцы», — оправдывался Артем.

— Да ладно тебе, — махнул загорелой крупной ладонью прибалт, — мне утром Бойко все доложил.

Под кофеек мужчины принялись обсуждать технические стороны будущего проекта. Вокруг Веры зазвучало множество неизвестных слов, для нее почти иностранных. А ей стало отчего-то тревожно. Она осталась наедине со своими чувствами, и ей совсем не нравилось то, что она снова краем глаза заметила черных быстрых птиц, похожих на стаю ворон или грачей. Вера по очереди стала смотреть на беседующих. При взгляде на Яниса и Артема птицы исчезали, они появлялись, лишь когда она смотрела на Карапетяна. Такой же промельк черных птиц она уловила, когда те двое мальчишек-журналистов пытались сфотографировать их с Юрием семейные разборки. Может, это признак ее раздражения? Может, устала и пора домой? И хотя Вера по прошлому опыту уже точно знала, что птицы эти — предвестники чьей-то скорой смерти, ей так не хотелось, чтобы страшные предощущения сбылись.

Значит ты, Вера, в очередной сто двадцать пятый раз оказываешься втянутой в какую-то темную историю? Как всегда, рядом с тобой происходит нечто загадочно-криминальное, клубится именно вокруг твоей скромной персоны? И Юра вновь мог бы станцевать на костях твоих принципов, крича: «Я смертельно устал от того, что ты не можешь жить спокойно! Всем помогаешь, во все вникаешь, везде найдешь проблему на свою голову! Каждый покойник, который скончался в радиусе двадцати километров от нашего дома, обязательно оказывается твоим знакомым, и тебе непременно нужно восстановить справедливость!» Но как же иначе, если столько лет жить в шкуре психотерапевта и не вылезать из нее? Тут уж, как говорится, назвался шампиньоном — полезай в ридикюль. Люди идут к тебе, ты их слушаешь и лечишь, молчишь и внимаешь, советуешь и внушаешь, а они сгущают вокруг тебя свою обратную связь. Приносят свои жизненные истории и переживания. А если не приносят — пожалуйста, вот они, сами несутся к тебе, эти истории. Настигают, увлекают, и уже не остановить поворота картонной трубы калейдоскопа.