Танцующая саламандра - Анна Ольховская

За которого принимали Павла, изредка попадавшегося людям на глаза. И именно он спас одну из последних жертв Гизмо, дочь банкира Игоря Дмитриевича Климко, Монику. А я помогла ему в этом, за что и поплатилась, едва не став самой последней жертвой маньяка[4].

Павел тогда был ранен, его пришлось положить в больницу. И хотя это была частная, тщательно охраняемая клиника, о сенсационном пациенте разнюхали вездесущие папарацци. И раструбили об этом.

Так о существовании Павла узнали рептилоиды. Да, знаю, это звучит как бред, в крайнем случае — фантазия любителя фантастики, я и сама с удовольствием посмеялась бы, услышав такое, но я их видела. Но самое страшное — я видела, во ЧТО они могут превращать людей.

Никогда не забуду пустые, безжизненные глаза Мартина, моего любимого мужчины. Того самого Мартина Пименова, миллионера, жесткого и не подверженного сантиментам человека, выстроившего свою судьбу самостоятельно. Мартин вышел из самых низов, если можно так выразиться. Отец убил по пьянке мать, детей — Мартина и его старших братьев и сестру — отправили в детский дом, где Мартину пришлось ох как нелегко, но он не сломался.

И стал тем, кем стал.

И вот он — безвольная игрушка уродливых тварей. Но тогда нам помог Павел. Раненый, истекающий кровью Павел смог противостоять ментальному удару нескольких рептилоидов и продержался до тех пор, пока не подоспели наши экстрасенсы, среди которых были и Кирилл, и Лида[5].

Но в суматохе мы на время упустили потерявшего сознание Павла из виду. А когда хватились — его уже не было…

И это стало серьезным ударом для Моники, только-только оправившейся после «развлечений» Гизмо. Ее подвижная психика не вынесла испытания, и девушка превратилась в безжизненную куклу. Почти овощ.

Бедные Игорь Дмитриевич и Элеонора, родители Моники! Сколько горя на них свалилось… Но они не опускали руки, Игорь Дмитриевич показывал дочь разнообразнейшим светилам психиатрии.

И как раз сегодня Моника ехала из поместья Кульчицких, где нас с ней прятали, как единственных живых свидетелей «художеств» Сигизмунда Кульчицкого, на консультацию к профессору, приехавшему из Израиля по приглашению Игоря Дмитриевича.

Но оказалось, что девушке достаточно было просто увидеть Павла, чтобы стать прежней…

Правда, неизвестно, что с ней будет дальше. Ведь Павел, он… Ему самому, похоже, нужна помощь.

На мое плечо опустилась теплая рука. Я открыла глаза и на мгновение даже испугалась — все вокруг было словно затянуто странным маревом, да еще и дрожало.

Но когда я ощутила влагу на щеках, до меня дошло — да я же реву! Тоже мне, профессиональный психолог! Ты должна сейчас быть рядом с Моникой, помогать ей сохранить рассудок, а не сырость разводить!

— Бедная моя девочка, — ласково проговорил Мартин, помогая мне подняться — да что там, он почти держал меня в кольце сильных рук. — Опять на тебя столько свалилось! Ничего, Варежка, мы справимся!

— К-как? — прошмыгала я. — Как ты меня назвал?

— Варежка. Моя маленькая, пушистая, нежная Варежка, вынужденная быть боксерской перчаткой.

Это нечестно! Мартин никогда еще не говорил со мной так ласково! И прозвища нежного не давал! И вообще — он ведь не подвержен сантиментам, к тому же страдает по роскошной незнакомке, встреченной им на светском рауте. И неважно, что этой незнакомкой была я в «боевой раскраске» (моя внешность, как и у большинства натуральных блондинок, кардинально меняется с помощью макияжа). Мартин ведь меня не узнал! И «запал» на красотку, я знаю, мне Олежка, мой брат, рассказал!

А теперь разговаривает со мной так возмутительно нежно и ласково! И смотрит так же! И обнимает! И прижимает к груди!

В общем, моя хрупкая нервная система капитулировала. И я самым позорным образом разрыдалась на груди у Мартина, сотрясаясь и судорожно всхлипывая.

Да так образцово-показательно, что перепуганный Мартин призвал на помощь Марфу. А та еле-еле влила в меня свой успокоительный чай. И что-то нашептала.

И в итоге я, вымотанная и опустошенная до донышка, но более-менее успокоившаяся, оказалась на заднем сиденье машины Мартина.

Возле самого Мартина, вернее, под его рукой, уютно устроившись на зареванной мной груди.

И даже порадоваться толком сбывшейся мечте не могла — не было сил.

Мы возвращались в поместье Кульчицких.

Я задыхалась. Тяжелая глыба снега все сильнее и сильнее давила мне на грудь, лишая последних запасов воздуха. Я не знаю, как я оказалась под этой глыбой, ведь только что было море, был ласковый шелест волн, игривыми щенками кусавших нас за пятки. Нас с Мартином. Мы шли с ним по совершенно пустому пляжу, и моей ладошке было так уютно в его сильной руке…

И вдруг — бабац! Я лежу под глыбой снега и вот-вот умру. Но мало того, глыба не собирается умерщвлять меня тихо и спокойно, она еще топчется по мне! И громко рокочет, словно газонокосилка. И…

— Кошамба! У тебя совесть есть?!! Такой сон испортила, кабаниха!

Вместо ответа меня боднули в нос.

— Нет, не кабаниха — свинская свинота!

Тяжесть стыдливо прятаться под кровать явно не спешила, упорно перетаптывая меня лапами и рокоча все громче.

Я с трудом приподняла сначала одно чугунное веко, затем — второе и попыталась столкнуть с себя самозабвенно воркующую кошку. Кошка, не меняя тональности, тут же зафиксировалась когтями.

— Кошамба! Ты в своем уме?!! Кинжалы спрячь!

Кошка небрежно отмахнулась хвостом.

— Или ты и меня решила разукрасить, как свою бывшую хозяйку, а, Присцилла?

Перетаптывание и рокот тут же прекратились, кошка укоризненно облила меня расплавленным янтарем глаз и грациозно спрыгнула с кровати.

Да, грациозно! А то, что при этом звякнул стакан с водой на прикроватной тумбочке, ничего не значит!

Потому что в Кошамбе девять килограммов живого веса. Чистопородного мэйн-кунского роскошного веса.

Да, моя кошка — мэйн-кун. По сути — домашняя рысь. Ну хорошо, чуть меньше, но в целом — особь внушительная. И красоты невероятной.

Не говоря уже о родословной, в которой значилось имя Присцилла. Но это имя кошка ненавидела — слишком много боли и страха было связано с ним.

Присцилла попала в дом Кульчицких исключительно благодаря той самой элитнейшей родословной — Магдалена была повернута на чистоте крови гораздо сильнее Венцеслава. И если уж в доме появлялось домашнее животное, то только с лучшей родословной. И размножаться животному предстояло только по выбору хозяйки, никаких безродных женихов.