Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма - Том Рейсс

В 1773 году колониальный суд запретил небелым использовать имена[167]белых людей. С этого момента полукровки стали носить африканские имена. Суд следующим образом объяснил необходимость нового закона: «Присвоенное имя представителя белой расы может поставить статус лиц под сомнение, нарушить порядок наследования и полностью уничтожить непреодолимый барьер между белыми и цветными, воздвигнутый общественным мнением и хранимый мудростью правительства».

Наряду с этой гнусной реакцией белых расистов и использованием мулатских полиции и солдат против беглых рабов, увеличение числа мулатов-рабовладельцев также вбивало мощный клин между сообществами чернокожих и полукровок. После краткого расцвета и вопреки утопическим предсказаниям философов вроде Раймона, в мультикультурном обществе Сан-Доминго появились первые проблески совсем недалеких перемен – трансформаций самого мрачного свойства.

* * *

Между тем Тома-Александр провел первое десятилетие своей жизни на ферме, расположенной на склоне горы среди тропической природы. Вместе с ним были его черная мать-рабыня, таинственный отец из Нормандии, брат и две сестры-мулатки[168]. Мальчик играл в зарослях бамбука и лиан, охотился на одичавших животных как буканьер. Однажды – совсем в другом мире – он расскажет своему сыну об этой жизни в тропиках, причем опишет их как страну чудес, или, по крайней мере, так его рассказ будет выглядеть много лет спустя – в воспоминаниях:

Помню, отец рассказывал мне[169], что как-то раз, вернувшись домой из города, он – тогда десятилетний мальчик – с огромным удивлением обнаружил на берегу моря что-то вроде древесного ствола. Когда он проходил здесь два часа назад, то ничего подобного не заметил, а потому развлечения ради стал подбирать гальку и бросать ее в бревно. После точного попадания бревно внезапно проснулось. Ведь на самом деле это был не кто иной, как кайман [близкий родственник аллигатора], спавший на солнышке.

Кайманы, судя по всему, просыпаются в дурном расположении духа; герой нашего рассказа мельком увидел моего отца и поставил перед собой задачу догнать его.

Отец – настоящее дитя колоний, сын морских пляжей и саванн – бегал хорошо; однако очень скоро выяснилось, что кайман бегал или, скорее, прыгал еще лучше, и это приключение вполне могло навсегда оставить меня в небытии, если бы один негр, который в тот самый момент поедал сладкий батат, сидя на стене, не увидел погоню и не закричал моему отцу, уже вконец выдохнувшемуся:

«Змейка, маленький сэр! Беги змейкой!» – стиль передвижения, прямо противоположный схеме перемещения каймана, который может бежать или прыгать, как ящерица, только по прямой.

Благодаря этому совету, отец добрался до дома целым и невредимым, но он прибежал, подобно греку из Марафона, запыхавшись и был близок к тому, что, как и упомянутый исторический персонаж, никогда больше не сумеет восстановить дыхание вообще.

Погоня, в которой зверь был охотником, а человек – добычей, произвела глубокое впечатление на моего отца.

Островная жизнь, без сомнения, отточила природные навыки Тома-Александра[170]. Один военный биограф девятнадцатого столетия объяснял его легендарное искусство наездника, которое позволяло сражаться верхом на самых крутых валах и самых узких мостах, тем, каким образом мальчик учился верховой езде: «Подобно всякому жителю этих новых стран[171], где человеку приходится приручать животное, которое он будет использовать, где сила и ловкость заменяют знание, приобретаемое позже в школе верховой езды».

Помимо природы и диких животных, у Тома-Александра был отец. Антуан был негодяем, но негодяем образованным. К числу великих ученых он не относился, но знал произведения и историю римлян и греков, а подготовка в качестве офицера артиллерии дала ему достаточно глубокие познания в естественных науках и математике. Возможно, Антуан брал своего высокого и красивого сына в театр и оперу в соседнем Джереми. Всего через несколько коротких лет Тома-Александр легко впишется в парижское общество, восхищенное его учтивостью и изысканными манерами. Бывший солдат конечно же мог преподать сыну основы верховой езды и стрельбы, а также самозащиты при помощи клинка, что было самым важным для мужчины восемнадцатого столетия.

Держа в руках свою старую армейскую саблю, Антуан мог рассказывать мальчику о своих нормандских предках, о своем участии в войнах и о том, как герцог Ришелье на его глазах насмерть заколол князя Ликсена. Но что должен был чувствовать белый мужчина, когда он учил своего сына-мулата сражаться на дуэли подобно юному мушкетеру, нападать и отступать среди мангровых деревьев и когда подмечал в ученике талант бойца, доселе невиданный среди его предков, по крайней мере, за последние несколько поколений? Этому таланту предстояло стать ярче, чем кто-либо из них мог представить.

В начале 1750-х годов, в тот самый момент, когда стремительно растущее состояние позволило ему выкупить всю плантацию[172], Шарль Дави де ля Пайетри столкнулся с главным бедствием преуспевающих людей восемнадцатого века – подагрой[173]. Доктора сказали, что карибский климат пагубно влияет на состояние его здоровья и что ему станет гораздо лучше после возвращения во Францию. Тогда, оставив плантацию и более двухсот рабов под надзором управляющих[174], Шарль с женой и дочерью-подростком, Мари-Анн, отплыл в Нормандию[175].