КАТАБАЗИС - Павел Васильевич Кузьменко

зимний сад в Египте… Ой, что я говорю. Это же секрет… Оденься в женское платье, а то убьют.

Все как в тумане. Я перестал слышать и видеть вокруг. Со мной уже бывало, когда кроме встреч с ней взглядом больше ничего не было нужно на всем свете. Или не бывало? Или нужно? Что-то я стал неуверен. Что-то я стал уязвим, как всякий больной. Моя болезнь была — прекрасная страсть, горы сворачивающая.

А в бока меня уже насмешливо толкали пьяные в сосиску и на мусульманской земле Алим и Агасфер. Один в правый бок, другой в левый.

— Знач ты поял? Я буду воровать, а ты отмывать.

— Не непрвльно. Я — воровать, а ты отмывать.

— А К-кузя шо?

— А К-кузя шо? А К-кузя бует иск… икс… иссурсии воить для отвода глаз.

— Точно! Кузя, интеллиент прклятый, мудак влюбьенный, буишь иссурсии воить для отвода глаз?

— К-кузя, а вот сажи, когда безвременно помер фраеон Т-т, Тут, Там… Тут и там хам он? Тутнхамон?

— Да! Вот именно! К-когда от нас уш-шел Тутнхамон Нзарбаев?

— Как?! Уже ушел?!

В моих новых апартаментах, в кейфе с 14 до 18 часов, на кровати площадью 100 м2 я лежал один и развлекался, нажимая кнопки сенсорной фиговины, от чего на телеэкране поочередно возникали разврат, разбой, развитие Египта, разрушение России. Вдруг на 126 канале возникло лицо Ясмин. Она смотрела на меня ровно, живо, потом необоримая волна кокетства поднялась в ней изнутри — лицо окрасила улыбка, тут же чуть пригасшая и снова загоревшаяся. Какой там дул ветерок?

— Ясмин, ты самая красивая в… в…

— Банальность?

— в….в…

— Ах, заикание.

— Да!

— Вот тебе платье-невидимка и волшебное яблочко. Одень платье и кинь перед собой яблочко. Оно приведет тебя туда, где все объяснится.

— Что объяснится?

— Конец связи.

Прекрасный лик Ясмин сменился красной физиономией[65] Абделя Гамаля Нафера, который в обращении к нации принялся рассказывать какой-то дурацкий анекдот о ежике и прапорщике. Но мое внимание отвлекло падение с потолка на постель действительно волшебного пластмассового яблочка, судя по этикетке, сделанного в Японии, и очень модного балахона, скрывавшего в своих складках не только пол, но и возраст, социальное происхождение, род занятий, национальность и количество детей от предыдущих браков.

Делать нечего — облачился в платье с головы до пят, посмотрел в зеркало и увидел мистическую сущность аборта.

Долго ли, коротко ли — бросил я перед собой японское волшебное яблочко и оно с поспешностью чуткого незамужнего экскурсовода покатилось передо мной, почему-то как лист перед травой.

Я шел за яблочком снова какими-то анфиладами, коридорами, лестницами, галереями, висячими садами и просто Семирамидами. Халупка была великолепна — столько наворочено, что твой Версаль и мой Эрмитаж. Куда ни плюнь, попадешь в каррарский мрамор, карельскую березу, самшит и яшму или даже в подлинного голландца. Поэтому я воздерживался, не плевал, но вертя восхищенной головой, иногда все-таки трогал руками, но не с варварской целью отколупнуть, а с мужской целью погладить.

И все это тетя Октябрина нажила за одно свое поколение, делая деньги на мутной нильской водичке. О тетя Октябрина, леди второй половины XX века.

Яблочко скользнуло в роскошную библиотеку. Бесшумно ступая по персидским коврам, чтобы не помешать читавшему за столом раскрытый том Пересветова по русской истории бородатому мыслителю (а им был не кто иной, как Солженицын), я наугад выбрал какой-то симпатичный корешок. Это оказалось прижизненное издание Спинозы «Macte philosophio» со штампом Румянцевской библиотеки имени Ленина и с записью ленинской рукой: «Читал. Ничего не понял. Говно какое-то. Напомнить т. Мырзикову об архисрочной реквизиции 150 тыс. пудов хлеба на нужды голодающим Москве и Питеру. В.И.Ульянов (Ленин)». Бож-же мой.

Яблочко катнулось в следующую интересную залу через несколько анфилад. Там вообще репетировал ансамбль «Виртуозы Мадрида» под управлением Владимира Спивакова. Все это было как-то по-булгаковски.

Но лабиринт не кончался. Яблочко, слегка покраснев, юркнуло в ювелирно затененную галерею, стены которой украшали портреты работы лучших мастеров Налбандяна, Глазунова и арбатской школы. «Мои лучшие любовники» — такая вывеска озаглавливала этот зал и я понял, что тетя Октябрина прожила достойную жизнь. Точнее, я ничего не понял и только удивился. Нет, просто обалдел и понял, что женщине нужны не только блеск обладаемой души и мощь обладаемого тела. Точнее, я не понял, что вообще этим женщинам нужно. Все мужчины были изображены голыми в полный рост. Все были красавцами, но некоторые просто уродами. Или красавцами-мерзавцами.

Я медленно шел и читал подписи: Г.А. Насер[66], Мобуту С.С.К.В и т. д.[67], Б. Халл с клюшкой[68], X.Кортасар[69], Д.Смит[70], Г.Гречко[71], Б. Абдулла[72], Д. Леннон, П. Маккартни, Д. Харрисон, Р. Старр, Л. Зыкина[73], М. Даян, М. Муркок, И. Глазунов[74], Д. Абдужапаров, Пеле, Г. Хазанов, П. Кузьменко, X. Мубарак[75], А. Шварценеггер, Г. Маркузе[76], Р. Гуллит, В. Петрушенков[77].

На других у меня не хватило впечатлений. На самом почетном месте стояла подлинная мраморная статуя Октябрины Семеновны работы Праксителя, изображавшая прекрасную обнаженную хозяйку — женщину, слегка задрапированную по плечам покрывалом и игриво прикрывающую ладошкой пупок.

Я шел и думал, что женщина, достигшая любви и богатства, наверное, должна от счастья заняться политикой. Нет, благотворительностью. Нет, спортом. Нет, алкоголизмом. Нет, лучше просто сойти с ума.

Поэтому я перестал думать о женщинах и решил думать о Спинозе, Ленине и Мырзикове. Но все они оказались мужиками.

В большой конспиративной комнате, оказавшейся финалом яблочного маршрута, стоял большой, призывный, как улыбка кандидата в президенты, черный фортепьян и конечно же молчал. Молчали и почти все находившиеся там женщины. Они неутомимо занимались великим женским производительным трудом. Пряли, вязали, ткали, кроили, шили, стирали, гладили, чистили картошку, варили, жарили, мыли и т. д. Одна девушка трепалась по телефону. В углу за занавесочкой молодая негритянка рожала. Вокруг хлопотали акушерки. Прекрасная Ясмин красилась и становилась еще краше.

Что-то подозрительно однополый коллектив наполнял это помещение палаца. Даже огромный страшный одноглазый ифрит с кривым мечом, охранявший двери, имел две сиськи и, видимо, был ифриткой.

Поэтому, чтобы не выдать себя, я приблизился к Ясмин и заговорил неразличимым шепотом.

— О гений чистой… Твоя боевая раскраска очевидно признак готовящейся победы. Я заранее готов капитулировать и уже поднимаю.

— Фи, как это скучно, — она состроила чудесную гримаску. — Да готовится победа, но, так сказать, в общем смысле.

Вошла тетя Октябрина в форме полного генерала.

— Девочки! — тетя командно хлопнула в ладоши. — Пора.

Посередине помещения