Бубновый туз - Евгений Сухов

Кузю жиганы любили.

Его ремесло было новое, во многом непонятное и приносило немалый приработок. А кроме того, по широте душевной он щедро делился награбленным.

Порой казалось, что в квартиру он проникал ради собственного удовольствия да еще из-за молодецкого куража.

* * *

— Здравствуй, дорогой мой друг! — мял Кузя в могучих руках плечи Кирьяна. — Я-то все «Вечерние известия Московского Совета» читаю…

— Там, где списки расстрелянных? — догадался Кирьян.

— Во-во! А там тебя нет. Значит, живой, думаю. А тут ты появляешься собственной персоной. Как же тебе удалось слинять?

В углу, покуривая папиросы, сидели три женщины. Самой старшей из них, маханше, было лет сорок, звали ее Варвара Степановна, именно она держала блатхату. В прежние времена она была маруха известного «ивана», сгинувшего где-то на Байкале. Однако девка не растерялась и после года одиночества завела собственное дело — привела с десяток девочек, которых, используя почасовой тариф, сдавала жиганам. Девки были деревенскими, ядреными, взращенными на молоке и масле, а потому пользовались немалым спросом, что позволяло числиться Варваре в зажиточных дамах.

Маханша и сама не была лишена очарования — пышные формы и блеск в глазах находили не одного почитателя. Имелся в этом некий жиганский шик — попользовать хозяйку притона.

Две другие были значительно моложе маханши, одной из них было лет двадцать пять, другой — от силы восемнадцать. Первая была очень грудастой, милое личико портили разве что пухлые, ярко накрашенные губы. В ее пристальном взгляде чувствовался опыт, да и внешне она была далеко не майский цвет — кожа на скулах слегка обветшала, покрывшись мелкими морщинками, и потеряла упругость, свойственную молодости. Другая совсем юная. Эдакий невинный птенчик, выпорхнувший из родительского гнезда. Плечи угловатые, худенькие, между пальцев зажата наполовину выкуренная папироса, и тонкий дымок кривой танцующей струйкой поднимался к потолку, где и рассеивался.

Но смотрела барышня зорко, будто опасалась какого-то подвоха.

Кирьян подошел к девушке.

— Как зовут тебя, крошка?

Растерянно улыбнувшись, барышня пискнула:

— Люся.

Чем-то эта девочка напомнила Фартовому Дарью.

— Узнаю Кирьяна, — воскликнул Кузя, — не успел порог переступить, как тотчас кралю охмурил. Мы тут копытами бьем, в грудь себя кулаками стучим, пытаемся девку за занавесочку затащить, а ему стоило войти, как девка сдалась. Кирьян, давай сначала с нами за встречу выпей. Эй, Степановна! Гони первач!

— Первач денег стоит.

— Не поскуплюсь, Степановна! Такой гость!

— Не надо, жиганы, — великодушно высказался Кирьян. — Я вас сам угощаю. Сегодня день у меня удачный. Вот тебе за постой, Степановна, — бросил он на стол пяток золотых монет. — Тащи все, что у тебя есть.

— Принесу, милые, здесь и на закусь хорошую хватит. — Варвара проворно смахнула со стола монеты.

Через минуту на белой скатерти стояла бутыль с первачом, мелко нарезанная селедочка с репчатым луком, икорка, насыпанная горкой в глубокую тарелку.

Все, как полагается!

— А барышня пить будет? — кивнул Кирьян на Люсю.

— Она у нас не пьет, — сердито сказала маханша. — Вот разве только наливочку.

Разлили самогон в стаканы.

— Ладно, будем живы!

Длинные пальцы Кирьяна обвили граненый стакан с мутноватым самогоном.

— По нынешним временам это не так уж и плохо.

Выпив горькую, жиганы от души крякнули. Сдержанно похвалили хозяйку за хлопоты и весело заработали челюстями, поедая выставленный на стол харч.

— Что дальше думаешь делать? — спросил Кузя.

— Не переживай, сидеть долго без дела не стану. Отдышусь немного и на дело. Вкусная жранина хороших денег требует, — посмотрел Фартовый на Варвару Степановну. — Ведь не в кредит же хавать, хозяйка-то заругает.

Разрумянившись от наливочки, маханша с нежностью посматривала на Кирьяна. Достаточно только дать бабе повод, и может завязаться трогательный роман, который обещает продлиться целую ночь. Людмила сидела рядом и крохотными глотками потягивала наливку. Юное неискушенное существо, по воле случая оказавшееся на блатной хате. А ведь только за одно знакомство с жиганами ее могут упрятать на кичу.

— Женщина она с пониманием, шибко ругаться не станет.

— Ты что-то хотел предложить?

Егор Копыто сидел рядом и, увлеченный трапезой, в разговор не вступал.

— Есть кое-что интересное, — неопределенно протянул Кузя.

— Давай колись, обмозгуем!

— Хорошо, — после некоторого колебания сдался Кузя. — У меня один человечек есть на примете, очень толковый! Голова варит, как у тебя!

— Спасибо за комплимент. Только я ведь не барышня, давай к делу!

— Ну так вот… Он предлагает взять ювелирный магазин на Дмитровке.

— Это тот, что на углу? — не скрыл своего удивления Курахин.

— Он самый, — широко улыбнулся Кузя.

Кирьян негромко рассмеялся:

— Мне казалось, что я один такой сумасшедший, а, оказывается, в Москве нас трое таких набирается… Вместе с тобой. Замки на дверях видел?

— Не слепой.

— Ты же знаешь, что к нему не подойти!

— Это как сказать.

— Магазин этот не хуже Кремля охраняется. И не забывай, если шухер поднимется, так менты через минуту на точку прибегут!

— Знаю, их отделение как раз за углом.

— Так что же ты хочешь?

Прохладная девичья рука легла ему на колено. Кирьян почувствовал, что его обожгло от неожиданного прикосновения. Тепло мгновенно распространилось по всему телу, быстро достигло грудной клетки, и теперь пожар грозил сжечь его изнутри. Экое будет зрелище, только дымок пойдет!

Фартовый невольно сглотнул слюну, потом перевел взгляд на девушку. В зрачках плутоватый огонек — а она не такая уж и невинная, как кажется.

— Не горячитесь, вам это не идет, — мило улыбнулась Люся.

— Хм… А что, по-твоему, мне может подойти, детка? — с интересом посмотрел на девушку Кирьян.

— Любовь.

Жиганы, сидевшие за столом, дружно рассмеялись. Даже Егор Копыто.

— После того, что со мной произошло, барышня, мне только любви не хватает. Знаешь, не везет мне с бабами!

— Это потому, что женщины, с которыми вы встречались, вас не любили. А вот когда вы повстречаете такую, которая отдаст вам себя всю, то поймете, что любовь — это главное.

— Уж не про себя ли ты говоришь?

Чуть застенчивая улыбка, за которой последовал немедленный ответ: