Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров - Азарий Плисецкий

Касьян Ярославич был прелестнейшим человеком, очень мягким и трепетным. Когда он начинал что-то ставить, то непременно влюблялся в своих исполнителей. Мы, конечно же, ощущали эту любовь и, услышав похвалу из его уст, были совершенно счастливы. Кроме того, Голейзовский замечательно показывал все, что сочинил. Его пластика была совершенно свободной, а фантазия — безграничной. В результате получился восхитительный номер, положивший начало знаменитой «Скрябиниане» — циклу хореографических номеров на музыку Александра Николаевича Скрябина.

Одной из первых наше выступление увидела Елизавета Павловна Гердт, чьей ученицей была Слепухина. Прекрасно помню, как она восхищалась утонченной хореографией Касьяна Ярославича. Мы стояли рядом, слушали похвалы Гердт и страшно гордились, что стали первыми студентами, чей выпускной номер поставил Голейзовский. После этого на Касьяна Ярославича посыпались просьбы от других артистов. Тогда же родилась танцевальная миниатюра на скрябинскую мазурку для Кати Максимовой, которая также вошла в «Скрябиниану», и другие номера — один лучше другого. Позже «Скрябиниана» несколько раз была показана в Концертном зале имени П. И. Чайковского.

Чтобы как-то отблагодарить Голейзовского, я решил ему сделать подарок. Долго колесил по Москве, выбирал, сомневался… и в итоге купил ему, как мне казалось, очень красивую стеклянную вазу. С этой вазой я отправился домой к Касьяну Ярославичу. Он встретил меня словами:

— Ты разве не знаешь, что стекло дарить нельзя?

Голейзовский оказался очень суеверным человеком. И все-таки вазу из вежливости принял, отдав мне взамен какую-то монетку — получилось, вроде как купил.

Много лет спустя, уже живя и работая на Кубе, я получил от Касьяна Ярославича изумительное письмо, в котором он писал:

Это было так трогательно и по-человечески благородно — спросить, не буду ли я против, если «Этюд» Скрябина станцует кто-то другой! Как я мог быть против! Разумеется, я тут же ответил, что не только не смею протестовать, но буду счастлив, если такой замечательный номер продолжит свое существование.

Встреча с Касьяном Голейзовским стала одной из важнейших в моей жизни. Я часто бывал у него дома, сначала на Тверской, а позже — на Новинском бульваре, дружил с его сыном Никитой, мы нередко встречались в Поленове, неподалеку от которого, в деревне Бёхове, Голейзовский снимал маленький домик. В Бёхове его и похоронили в 1970 году.

На выпускном концерте я также танцевал вальс Хачатуряна в постановке Лавровского со Светланой Франк и па-де-де из «Дон Кихота» с Нелли Кривовяз. За «Дон Кихота» я волновался больше всего. Были трудности с вращениями, а здесь это главное, к тому же времени до экзаменов оставалось все меньше, боялся не успеть.

Вот одна из моих записей тех лет:

Несмотря на треволнения, экзамены были сданы успешно: классика, поддержка, хара́ктерный танец, исторический и актерское мастерство — все сдано на «отлично». Станцевал и «Дон Кихота». Надо сказать, весьма удачно − в «Вечерке» напечатали хорошие отзывы, сопроводив их фотографиями.

В здании филиала Большого театра, нынешнем Театре оперетты, в качестве выпускного спектакля давали «Щелкунчика», где я исполнял испанский танец. Пришедшая на спектакль Майя предложила загримировать меня. Я согласился, не подозревая, сколько хлопот мне это доставит. Она тогда только-только вернулась из Индии, где гастролировала с Большим театром, и все еще находилась под сильным впечатлением от этой страны. Особенно ей понравился макияж индианок, то, как они подводят глаза, и по возвращении в Москву Майя начала экспериментировать со своим лицом. Неудивительно, что и мой грим для испанского танца в «Щелкунчике» она решила в индийской манере. При виде моей боевой раскраски художественный руководитель училища Михаил Габович закричал нечеловеческим голосом:

— Немедленно смыть и перегримировать!

— Но мне вот-вот выходить на сцену…

— Немедленно!!! — прогремел Габович.

Еле-еле я успел тогда смыть и наложить новый грим, прежде чем вылететь на сцену с одной-единственной мыслью в голове: не стоило мне соглашаться на предложение Майи!

Меж тем выпускные концерты прошли с большим успехом. Пять мальчиков и пять девочек из моего выпуска получили приглашения в Большой. Случай по тем временам небывалый, поскольку обычно ограничивались двумя-тремя направлениями на весь курс. Но входившие в тот год в состав государственной комиссии Гусев, Радунский, Уланова и Лепешинская настояли на приеме нашей группы в театр.

Многие наши выпускники стали солистами. Елена Черкасская, например, замечательно танцевала главную партию в балете Голейзовского «Лейли и Меджнун». Наталья Рыженко была первой Эгиной в «Спартаке», поставленном Игорем Моисеевым, а через много лет, будучи хореографом, помогала Майе в работе над «Анной Карениной». Замечательная девочка Светлана Франк, с которой я танцевал вальс Хачатуряна, могла быть одной из балерин Большого театра, однако, игнорируя во время учебы все общеобразовательные предметы, она завалила выпускные экзамены и диплом не получила. Сначала она танцевала в Москонцерте, а затем, выйдя замуж за артиста цирка, занялась акробатикой. Встретившись однажды со Светланой, я спросил, где она работает. Света ответила:

— Выступаю с мужем в зубах!

Так оно и было! Муж Светы, подвешенный за одну ногу под куполом цирка вниз головой, держал в зубах собственную жену, которая вращала на руках обручи.

Я же в числе десяти счастливчиков, окончив школу с лучшими отметками, получил направление в Большой театр. 26 августа 1956 года нам всем надлежало явиться на традиционный сбор труппы. В назначенное время мы, возбужденные и взволнованные, собрались у шестнадцатого подъезда. Каждый держал в руках сумку со сменной одеждой и обувью, мы живо переговаривались, представляя, как впервые войдем в репетиционные классы Большого. Ничто не предвещало беды.