Девушка за спиной - Илья Казаков

– Слушай, – я не мог остановиться. – Но в Париже ведь Наполеон похоронен. Урна в Доме Инвалидов.

Он там был. И видел собственными глазами стоящий на тяжелом постаменте гранитный саркофаг.

– Он же на Россию напал. Столько бед было. Антихристом даже называли.

Я шутил, а Семен воспринял всё серьезно.

– Так это когда было? – отмахнулся он.

– Как когда? – переспросил я. – А Дантес когда?

– Дантес позже, – сказал Семен неуверенно.

– Позже. На четверть века.

Я совсем его запутал. И сам запутался.

– Неужели надо было не ездить? – разволновался Семен.

– Всё нормально, – успокоил я. – Мы же отомстили.

– Когда? – Он все еще не понимал.

– Когда в футбол выиграли.

Он просиял. Я тоже.

– Там флакончик от духов Натальи Николаевны стоит, – сказал он мечтательно. – Я ходил и думал: вот бы понюхать. Понять, чем она душилась.

– Мускус с ванилью, – бросил я наобум.

Семен так мне верил, что было даже стыдно.

– Ну и ну, – сказал он, качая головой. – Это ты где вычитал?

– У Вересаева, – ответил я. – Трехсотая страница примерно.

– А Пушкин? – спросил он. – Он чем?

Я попал в собственную ловушку. Вообще не знал, что ответить.

– А в квартире флакончики от его духов стояли? – спросил я.

Семен морщился, силясь вспомнить.

– Вроде нет.

– Вот видишь, – торжествовал я и вдруг брякнул: – Лавандовая вода.

Меня несло. Он окончательно остолбенел.

– Но у Дантеса духи были лучше. Он их из Парижа с собой привез.

Мы замолчали. Надолго.

– Футболисты чем душатся? – спросил он наконец.

– Да по-разному, – сказал я.

Официант принес счет. Мы расплатились, встали.

– Знаешь, – сказал Семен. – Я бы съездил.

– Куда? – не понял я.

– В Эльзас. Если наши уже отомстили, то можно.

– Я бы тоже съездил, – согласился я. – Жена была и всё хвастается.

– На могиле Дантеса? – не поверил он.

– Если бы, – сказал я. – Так, по винной дороге каталась.

– По винной? – спросил он, снова удивляясь.

– По винной, – подтвердил я.

Представил слепящее солнце, виноградники до горизонта. И снова захотел посмотреть на Эльзас.

«Черт с ней, с могилой Дантеса, – думал я. – Сесть бы где-нибудь в поле с бутылкой гевюрцтраминера, сыром, колбасой и хлебом – и смотреть бы до ночи сам не знаю на что».

Семен тронул меня за плечо.

– А на футбол когда мы поедем?

– Скоро, – сказал я. – Точно раньше, чем в Эльзас.

Я вышел из темного магазина на слепящее солнце и сразу же ослеп.

Свет ударил по глазам тысячей бритв, я зажмурился, заерзал. Потекли слезы, и чтобы утереть их, пришлось поставить сумки на плитку.

Под мышкой у меня были книги. Я прижимал их к себе, как градусник, а они выскальзывали. Я хотел перехватить, но их у меня вытащил кто-то другой.

Я открыл глаза, мир медленно, но верно обретал знакомые черты. Передо мной стоял мой дорогой друг Андрей и участливо спрашивал:

– Братик, что с тобой?

– Солнце, – сказал я. – Зайчика поймал. Ничего не вижу. Сейчас отойду.

– Да, – сказал он. – Бывает. Я однажды путешествовал на велосипеде. Доехал до Плещеева озера…

– На велосипеде? – удивился я.

Он мог, но это было как-то уж слишком далеко. Но он мог.

– Зачем на велосипеде, – ответил он. – На машине. Велосипед ехал на багажнике. А уже там я прыгнул в седло своего прекрасного скакуна и отправился в путь. Лето, птички-цветочки. Жена звонит на мобильный, но я не отвечаю. Работаю с полной нагрузкой, словно готовлюсь к Олимпиаде. Но крутой поворот и солнце. Прямо в глаза. Я ослеп, я упал и каким-то чудом остался жив. Колесо встречной машины прошло в сантиметрах от головы.

– Ого, – сказал я.

И вспомнил, как в его офисе в подвесном потолке перегорела встроенная лампочка. Он пододвинул стол, поставил на него стул и полез менять. Когда каждый в комнате сказал ему: смотри, не упади – у стула сломалась ножка. Он сделал оборот в воздухе не хуже Плющенко и рухнул на край стола. В больницу посетителей пускали только в урочные часы, но его знал весь город, поэтому мы ходили к нему в одиночную палату в любое время.

– На чай? – спросил я.

В одном пакете были фрукты. В другом чай и зефир. В третьем рыба. В четвертом кефир и творог. Я всегда затариваюсь по полной.

Андрей посмотрел на банку с китайским чаем, видневшуюся из полиэтилена, и сказал:

– Да. Да-да-да. Все реально. Чай у друга – что может быть лучше.

И мы пошли. Пакеты нес я, а книги он. И всё поглядывал по дороге на обложку одной из них. На которой была изображена икона Рублева «Сошествие во ад».

– Голодный? – поинтересовался я дома на кухне.

– Нет, что ты, – отмахнулся он и потряс поднятыми ладонями, протестуя. – Была встреча, плотный обед. Поэтому только прекрасный чай.

И опять уставился на обложку.

– Нравится? – спросил я.

– Нравится, – сказал он. – Это кто?

– Андрей Рублев.

Мы помолчали. Чайник закипел, я снял его с подставки, пролил чай. Сполоснул фрукты.

– «Сошествие во ад», – пояснил я. – Рублева все знают по «Троице», а другие работы не так известны.

– Да, – со вздохом сказал Андрей. – Удивительная тема. Ад. Вечная темнота и зубовный скрежет. Грешники, вопиющие о милосердии. Гробы.

– Какие гробы? – удивился я. – Я не знаю, конечно, но гробы, мне кажется, это навряд ли.

И мы оба посмотрели на обложку. Где по правую руку от Христа коленями на пустом гробе стоял человек.

– Ты же понимаешь, что это аллегория, – неуверенно сказал я. – Хотя…

Он крутил перед собой чашку с зеленым чаем. Молчал. Непривычно так молчал, по-незнакомому.

– Эй, – позвал я. – Ты чего задумался? Всё хорошо?

Андрей посмотрел на меня, сомневаясь, рассказать или нет.

– Я ведь там был, – сказал он.

– Где? – отозвался я, догадываясь и не веря.

– В аду, – произнес он тихо и еле заметно ухмыльнулся.

Я допил, обжигаясь, свой чай. Налил новый. Потом поинтересовался: