Агент Византии - Гарри Тертлдав

– Вы ожидаете, что я развернусь и сбегу? – опять со смехом сказал доктор. Он коснулся пальцами рябого лба. – Я болел оспой и уже не заражусь. Ты можешь заразиться только однажды, что бы ни говорили старые кумушки. Или она убивает тебя, или оставляет в покое, если выживешь.

– Это правда?

– Правда, иначе я только за последний месяц умер бы раз пятьсот. Идемте. Кто болен? Жена? Дети? Не любовница же, иначе вы держали б ее где-то в другом месте.

– Моя жена, – ответил магистр без обиды; он понимал, что за резкостью Риарио не было злого умысла. – Наш мальчик пока здоров, слава Богу.

– Ах, оспа очень опасна для детей. Ладно, тогда ведите меня к жене. – Риарио зевнул так, что челюсть затрещала. – А то мне еще предстоит сделать несколько визитов.

Тут Аргирос заметил темные круги под глазами доктора. Тот, очевидно, работал на износ.

Магистр вел врача в спальню, по пути рассказывая:

– Я думаю, что Елене сегодня лучше, чем в последние два дня.

В самом деле, его жена пришла в чувство и даже выдавила улыбку, когда Аргирос и доктор вошли к ней.

Риарио у постели больной делал такой вид, как будто она не нуждалась в докторе. Он потрогал лоб Елены и пробормотал:

– О, очень хорошо.

Потом пощупал ее пульс и, вглядевшись в лицо пациентки, повторил:

– Очень хорошо.

Елена опять улыбнулась, потом взмахнула рукой почесала щеку. Казалось, врач этого не заметил.

– Скоро вы будете на ногах, – заявил он. – А сейчас я взгляну на вашего мальчика, дабы убедиться, что он тоже в порядке. Он похож на вас или на отца?

Елена засмеялась.

Риарио фыркнул.

– Вы пойдете со мной, сударь, дайте вашей жене отдохнуть.

Оказавшись в прихожей, откуда не доносились звуки в спальню, врач наконец позволил себе тяжело вздохнуть.

Магистр схватил его за руку.

– Ей ведь лучше, не правда ли? – вопросил он, в последний момент понизив голос.

– Часто так кажется, – ответил Риарио, – как раз перед высыпанием язв. Вы заметили сыпь, которую она трогала на лице? С этого и начинается.

Аргирус слушал врача как будто откуда-то издалека. Неужели прекрасное, живое лицо Елены покроется такими же шрамами, как у доктора? Нет, он не будет из-за этого меньше любить ее. Не будет – ведь он любил ее не только за внешние достоинства. Но он боялся, что, обезображенная, она сама возненавидит себя и ее печаль будет всегда омрачать их жизнь.

Риарио, должно быть, читал его мысли.

– Не переживайте из-за ее внешности, – прямо заметил он. – Беспокойтесь о том, чтобы она выжила. Сыпь появляется во время кризиса болезни. Если язвы начнут покрываться струпьями и заживать, она будет жить. А иначе…

– И вы ничего не сможете еделать?

Магистр понимал, что умомяет врача, но сейчас он был готов на все.

– Если бы я мог, разве я не сделал бы этого для себя самого? – сказал Риарио с резким смехом. – Я ненавижу оспу, и меня приводит в бешенство, что я против нее беспомощен. Если, как говорят, оспа – проклятие Божие, то я готов проклясть Бога за это.

Аргирос перекрестился в ответ на такое богохульство, но врач добавил еще и неприличный жест из двух пальцев, какой часто используют итальянцы.

– Если бы вы видели столько умирающих в мучениях мужчин, и женщин вроде вашей жены, и детей наподобие вашего сына, сколько видел я, вы бы меня поняли. Когда Бог покарал Египет, фараон остался счастливчиком, потому что Бог не наслал на него оспу.

Врач покачал головой и, казалось, погрузился в свои размышления.

– Покажите мне сына, раз уж я здесь. Но я не смогу ему чем-то помочь, если он заразился, – с горечью добавил он.

Риарио оживился, увидев кувшин с молоком и спринцовку возле колыбели Сергия.

– Что тут у нас? – спросил он. Аргирос объяснил. Доктор потер подбородок и кивнул. – Умно. Этот трюк я должен был знать.

Он подошел к ребенку и потрогал лоб Сергия рукой, а потом, словно этого было недостаточно, приложился к нему губами.

– Может быть, что-то и есть, – наконец промолвил он, – но кто скажет наверняка? У малышей бывает жар от стольких причин. Если это опасно, вы скоро увидите.

Доктор был нежен и ласков со своим пациентом, и заставил мальчика улыбнуться, прежде чем опустил его в колыбель.

– Жаль, что не могу обнадежить вас. Разумеется вы бы охотнее пообщались с врачом, который наговорил бы сладкой лжи.

– Нет, я предпочитаю честность, – сказал магистр, что поразило Риарио и в то же время понравилось ему.

Врач порывисто кивнул и отправился на улицу.

– Еще один визит милосердия, – сказал он и закатил глаза, будто пытаясь оценить, как много милосердия у него оставалось. – Удачи вам, Аргирос; я зайду через пару дней или как только появится возможность.

Он кивнул еще раз и вышел.

На следующей неделе Аргирос понял, почему Риарио так ненавидел оспу. Василий беспомощно наблюдал, как характерная сыпь покрыла лицо, руки, ноги и даже живот и спину Елены.

Сначала отметины были красными и выпуклыми. Должно быть, они страшно зудели, поскольку Елена скребла их до крови. Горячка вернулась с прежней силой, так что больная теряла сознание. Аргирос вынужден был тряпьем привязать ее руки к кровати, чтобы она не расцарапала себя в бреду.

В моменты, когда сознание частично возвращалось, она плакала и стонала.

– Я буду уродиной, Василий, уродиной. Разве ты меня будешь любить такой?

Что бы он ни говорил, он не мог разубедить ее. Это изводило его не меньше, чем картина того, как час за часом и день за днем симптомы болезни становились все ужаснее. Иногда ему казалось, что он сходит с ума, иногда он даже сам желал потерять рассудок.

Особенно больно было сознавать, что он ничем не может облегчить ее страдания. Он протирал ее язвы несколько раз в день. Прохлада могла чуть уменьшить жар, но притирания жиром, медом или какими-либо другими ингредиентами, которые он покупал, не снимали зуд.

Аргирос не мог заставить Елену есть, и за дни изматывающей лихорадки она очень похудела.

Каждый день он выходил из дома только для того, чтобы принести свежего молока для Сергия. Мальчик постепенно привыкал к импровизированному приспособлению со спринцовкой, как до того он привык к материнской груди. Это тоже печалило Аргироса, хотя хорошо было уже то, что у сына не поднималась температура.

Аргирос ближе познакомился с Петром Склеросом и его большой семьей: они были единственными здоровыми людьми, с которыми он общался. Пару раз он даже ловил себя на мысли, что готов упрекнуть их – за то, что они не болели оспой, – и тут же чувствовал стыд за свое малодушие.