Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942 - Август фон Кагенек

Я вспоминаю наши конные поездки по сжатым полям, где в изобилии водились фазаны и кролики. Вспоминаю, как однажды мой конь Макс, военный трофей Польской кампании, удрал на водопое и я несколько часов гонялся за ним, а мой вахмистр грозил мне страшными карами.

Но чаще всего я вспоминаю день в Париже. Раз в неделю грузовик возил туда отличившихся по службе. Это была высшая награда. Перед выездом для нас проводили инструктаж: безукоризненная форма, никаких контактов с местным населением, особенно с «дамами» известного ремесла, ограничение покупок определенной суммой. Из нескольких часов, проведенных мною в побежденной и оккупированной столице, в памяти осталась, в первую очередь, абсолютная и удручающая пустота площадей и улиц. Единственными людьми на улицах были немецкие солдаты: они мирно ходили строем под руководством французского гида, изъяснявшегося на плохом немецком. В общем, это были туристы в фельдграу. Эйфелева башня, площадь Согласия, Тюильри, Лувр, Нотр-Дам: классический набор не изменился с тех пор, как существует массовый туризм. Огромный город был печален, словно носил траур; окна и ставни были закрыты. Он напоминал неподвижное тело, которое попирает ногами иноземная армия.

Если у нас оставалось время до отъезда грузовика, мы спешили на Монмартр, в эту Мекку запретных развлечений, холм Венеры. В одном кафе за площадью Тертр мы находили то, что искали. «Дамы» были уже не первой молодости и делали вид, что не замечают нас. В любом случае, говорили мы себе, для того, чтобы найти утешение, времени оставалось совсем мало. Ну и ладно! На улице араб предлагал нам фотографии.

В первых числах октября нас по железной дороге увезли на родину. После долгого пути мы попали в маленький городок на Дунае, Донауворт. Там мы узнали, что наша пехотная дивизия будет переформирована в танковую. Фюрер решил удвоить количество танковых дивизий, столь блестяще доказавших свою эффективность во Франции. Приходилось прощаться с нашими лошадьми. Мы решили сделать это с блеском. Руди Лерхенфельд, командир, приказал пройти парадом по главным улицам города. Нас быстро научили обращаться с тяжелыми саблями, с которыми мы должны были дефилировать. Для меня мероприятие шло неплохо вплоть до финальной части. После команды «сабли в ножны» я никак не мог найти отверстие в ножнах, поэтому всю дорогу до казармы вынужден был держать саблю опущенной вдоль ноги и ждал жуткого нагоняя.

Через несколько дней мы получили технику, которая должна была отныне заменить нам лошадей, о которых мы сожалели. Это были маленькие четырехколесные бронеавтомобили «Хорьх», быстрые, бесшумные, маневренные, вооруженные 20-миллиметровыми орудиями и тяжелыми пулеметами. Экипаж включал два-три человека. Три таких бронеавтомобиля составляли Panzerspähtrupp, разведывательный бронепатруль под командой лейтенанта или сержанта. Был также тип тяжелого восьмиколесного пулеметного бронеавтомобиля с экипажем из четырех человек, который обладал поразительной способностью на одинаково высокой скорости двигаться как вперед, так и назад: это облегчало отступление в случае, если бы машина натолкнулась на противотанковую оборону. Говорили, будто такую систему придумал сам Гитлер, но это наверняка была пустая болтовня, одна из тысяч сплетен, ходивших по военным гарнизонам. Мы с гордостью рассматривали своих новых боевых товарищей. Лошади были позабыты. После нескольких дней интенсивной учебы мы освоили наши броневики: их холодная сталь казалась нам такой же нежной и достойной ласки, как кожа наших боевых коней. Я не сомневался, что смогу совершать на них долгие и дальние рейды.

Война в очередной раз задремала. Проснется ли она вновь? Где и когда? Вторжение в Англию не состоялось, чем мы были несколько удивлены. Не было ли это признаком истощения сил? Или Гитлер не осмеливался напрямую задевать британского льва в его логове? Или он надеялся достичь соглашения с новым премьер-министром Черчиллем? Возможно, у нас, сухопутной державы, не было средств, чтобы перебросить армию вторжения через Ла-Манш? Бои продолжались лишь в воздухе и на море. Радио сообщало фантастические цифры тоннажа потопленных подлодками кораблей. Воздушной битве за Англию не было видно конца. Сухопутные войска спокойно стояли в местах дислокации от Северного мыса до Пиренеев. Они готовились, пополнялись, но для чего? Куда фюрер нанесет удар? Оставалась одна Англия. Почему не напасть прямо на нее, не поразить ее в самое сердце?

В январе 1941 года пятеро моих товарищей и я в очередной раз собрали вещи и простились с батальоном, полгода бывшим нашей семьей. Мы были унтер-офицерами – последняя ступень перед лейтенантским званием. Нас ждало военное училище.

Танковое училище располагалось в Потсдам-Крампниц, в новой удобной казарме, стоявшей на берегу одного из бесчисленных озер, усеявших бранденбургские земли и окруженных сосновыми лесами. Это было идеальное место для подготовки бойцов. Песчаные пространства Бранденбурга, послужившие курфюрстам и королям Пруссии питомником для их армий, были священной землей, землей, пропитавшейся потом многих поколений прусских гренадеров. Мы всегда напоминали себе об этом, когда казалось, что не хватит сил ее преодолеть.

Обучение продолжалось три месяца и было более тяжелым, чем то, что мы прошли новобранцами в Бамберге. Мы не всегда пользовались увольнительными по вечерам и уик-эндам, чтобы ездить в Берлин. Благодаря ходящим от Потсдама поездам наземного метро, преодолеть несколько километров, отделявших нас от столицы, было легко. Но мы бывали совершенно выжатыми.

А в Берлине в ту зиму 1940/41 года нас ждало столько развлечений! Война была выиграна на всех фронтах. Нищета исчезла, поскольку в распоряжении Германии была вся Европа. Бомбежек не знали. Это Лондон подвергался бомбардировкам с воздуха, но не Берлин! Порой бывало, что один или два английских самолета дерзко пробивались через систему рубежей ПВО, протянувшуюся от голландского побережья до Берлина. Но Геринг, находившийся тогда в зените славы, еще мог похваляться, мол, если хоть один английский самолет долетит до Берлина, то пусть его, Геринга, называют Мейером.

Горделивый Берлин, безумный Берлин неожиданно стал столицей Европы, над которой реял флаг со свастикой. Все праздновали победу, и праздновали с размахом. Нескончаемые приемы, коктейли, бриджи и даже балы следовали один за другим. Бывало, их устраивали по три-четыре за вечер. Передвигались на машинах, как в старые добрые времена. Ограничений на бензин практически не было; во всяком случае, его всегда можно было достать. На светских мероприятиях встречались и смешивались нацисты, безразличные и антинацисты, офицеры-фронтовики, чиновники, партийные функционеры, иностранные дипломаты. А также – даже в первую очередь – женщины: женщины всех классов и возрастов, военные вдовы и секретарши из министерств.

В эту военную зиму, когда войны практически не было, в Берлине оказалось много мужчин. У многих были Железные кресты. Летчики уже носили очень редкие в то время Рыцарские кресты. Моряки-подводники рассказывали о своих чудесных подвигах в глубинах Атлантики. Героизм стал продуктом массового потребления. Рыцарский крест гарантировал ночь любви.

Шампанское было дешевым, потому что его везли из оккупированной Франции. Оно лилось рекой; бутылка стоила три марки. Чай пили в «Адлоне» на Унтер-ден-Линден, аперитив в «Кемпински» на Курфюрстендамм, ужинали в «Эдеме» на Будапештерштрассе. Если объявляли воздушную тревогу, никто не спускался в бомбоубежище. Все знали, что это ненадолго, что Берлин велик, а бомб мало.