Маленькая страна - Гаэль Фай

От этих дум меня отвлек какой-то глухой рокот. Из дома выскочил, как перепуганная овца, отец Жино, крикнул нам отойти от стены и отбежать подальше в сад вместе с ним. Выглядел он смешно, как будто встретил привидение; мы встали и пошли за ним, еще не соображая, что происходит. И только через несколько минут, увидев широкую трещину, сверху донизу расколовшую стену гаража, мы все поняли. Земля неощутимо дрогнула у нас под ногами. В этой стране, в этой части планеты, такое происходит постоянно, чуть не каждый день. Мы жили в самой середине Великой рифтовой долины, на разломе африканского материка.

Здешние люди были под стать своей земле. Под внешним спокойствием, за фасадом улыбок и бодрых речей постоянно накапливались темные подземные силы, вынашивающие жестокие, разрушительные планы и периодически, как сезонные ураганы, вырывающиеся наружу — в 1965, 1972, 1988 годах. Жуткий призрак регулярно являлся людям, напоминая им, что мир — это всего лишь краткий промежуток между войнами. Ядовитая лава, обильный поток крови был вновь готов прорваться на поверхность. И хоть мы этого еще не знали, но огонь уже занялся, своры гиен, исчадий ночи, уже рвались в бой.

Не успел я как следует заснуть, как почувствовал, что кто-то касается моей головы. Сквозь сон подумал, что это крысы грызут мои кудряшки, как много раз бывало, до того как папа не расставил по всему дому ловушки. Потом услышал шепот: «Габи, ты спишь?» Голос Аны окончательно меня разбудил. Я открыл глаза. В комнате темень. Я протянул левую руку и отодвинул штору. Лунный свет пробился через москитную сетку и упал на испуганное личико сестры. «Что это, Габи, слышишь?» Я не понял. Все тихо. Только посвистывала сова на чердаке, прямо над нашей спальней. Я встал и вслушивался в ночь, пока не раздался какой-то сухой рассыпчатый треск. «Похоже на выстрелы…» Ана залезла в мою постель и прижалась ко мне. После нескольких взрывов и автоматных очередей повисла тревожная тишина. Мы с Аной были в доме одни. Папа в последнее время часто не ночевал дома. Инносан говорил, он ходит к одной молодой женщине, которая живет неподалеку, в рабочем квартале Бвиза. Меня это огорчало — ведь с тех пор, как мама с папой снова стали разговаривать, я надеялся, что они помирятся и опять будут вместе.

Я нажал кнопку освещения на своих часах — они показывали два часа ночи. При каждом взрыве Ана еще теснее прижималась ко мне.

— Что там такое, Габи?

— Не знаю.

Часам к шести выстрелы затихли. Папа все еще не вернулся. Мы встали, оделись, собрали портфели. Протея тоже не было дома. Мы сели завтракать на террасе. Я приготовил чай. Попугай кувыркался в своей клетке. Я поискал, нет ли хоть кого-нибудь на участке. Ни души. Даже ночной сторож куда-то пропал. Мы поели, убрали со стола. Я помог Ане причесаться. В доме по-прежнему пусто. Я смотрел на ворота — уже пора было прислуге выходить на работу. Но нет, никто не шел. Мы сели на ступеньку перед домом и стали дожидаться Инносана или папу. Ана достала из портфеля тетрадку по математике и начала вслух повторять таблицу умножения. На улице ни пешеходов, ни машин. Что случилось? Куда все запропастились? Где-то неподалеку звучала классическая музыка. Так тихо в квартале бывает в воскресенье утром, но никак не в четверг.

Наконец подъехала машина. Я узнал сигнал «паджеро» и бросился открывать ворота. У папы был встревоженный вид, под глазами круги. Он вышел из машины и спросил, все ли у нас в порядке. Я кивнул, а Ана надулась — сердилась, что папа оставил нас одних на всю ночь. Папа быстро прошел в гостиную и включил радио. Мы услышали ту же мелодию, которая доносилась с улицы. Папа схватился за голову и забормотал: «Черт! Черт! Черт!»

Позднее я узнал, что так повелось — передавать по радио классическую музыку, когда происходит государственный переворот. 28 ноября 1966 года, когда переворот совершил Мишель Микомберо, играли Сонату номер 21 для фортепиано Шуберта; 9 ноября 1976 года, когда настал черед Жана-Батиста Багазы, — Седьмую симфонию Бетховена, а 3 сентября 1987-го, при Пьере Буйоя, — «Болеро» Шопена.

В тот день, 21 октября 1993 года, нам включили «Гибель богов» Вагнера. Папа закрыл ворота на несколько засовов и толстую цепь. Нам велел сидеть дома и не подходить к окнам. Наши матрасы он уложил в коридоре — сюда уж точно не залетит шальная пуля. Весь день мы провалялись на полу. Было даже забавно — хоть и дома, а как будто в походе.

Папа конечно же заперся в кабинете и все время кому-то звонил. Часа в три, когда мы с Аной играли в карты, а папа все еще висел на телефоне, я услышал, как кто-то скребется со стороны кухни. Осторожно туда заглянул. За окном стоял запыхавшийся Жино.

— Я не могу тебя впустить, — сказал я шепотом, — отец запер дом на два поворота ключа. Как ты к нам попал?

— Перелез через забор. Ничего, я на минутку. Ты в курсе, что произошло?

— Ну да, государственный переворот, раз играют классическую музыку.

— Военные убили нового президента.

— Что? Не может быть! Поклянись.

— Клянусь! Моему отцу сказал по телефону один канадский журналист. Военный переворот. Они еще председателя Национальной ассамблеи убили и других бвана из правительства. Говорят, по всей стране началась резня. А главное знаешь что?

— Нет. Что еще-то?

— Аттила убежал!

— Аттила? Жеребец фон Готценов?

— Ну да! С ума сойти, а? Ночью около конюшен Конного клуба, они же позади президентской резиденции, разорвался снаряд. Здание загорелось. Лошади перепугались, Аттила взбесился, ржал и брыкался, как ненормальный, лупил копытами по дверце своего стойла, так что в конце концов взломал засов, перепрыгнул через барьеры и дунул в город. Видел бы ты сегодня утром мадам фон Готцен! Она пришла к нам в ночной рубашке, вся в слезах, на голове бигуди. Смех один! Она хотела, чтоб отец пустил в ход свои связи и помог отыскать жеребца. Он ей твердит: «Мадам фон Готцен, в стране переворот, я ничем не могу вам помочь, сам президент Республики не смог помочь себе». А она опять: «Надо найти Аттилу! Свяжитесь с ООН! С Белым домом! С Кремлем!» Ей, расистке поганой, плевать, что президента убили, ее волнует только собственная скотина. Эти мне колонисты! Домашний скот им важнее людей. Ладно, Габи. Я побежал. О том, как развиваются события, в нашем следующем выпуске.

Жино умчался. Он был ужасно взбудоражен, чуть ли не рад тому, что происходит что-то важное. Я же совсем растерялся и никак не мог поверить. Президента убили… Мне вспомнилось, как папа говорил в день победы Ндадайе: «Рано или поздно они отплатят за это унижение».

В тот вечер мы легли рано. Папа курил больше обычного. Он тоже перенес свой матрас в коридор и, поглаживая по волосам уже заснувшую Ану, слушал маленький приемник. Коридор, освещенный одной-единственной простой свечой, тонул в полумраке.

Часов в девять классическая музыка оборвалась. Заговорил диктор, по-французски. Он прочищал горло после каждой фразы, и его ровный голос плохо вязался с серьезностью ситуации; он говорил таким тоном, будто объявлял результаты какого-го местного волейбольного турнира: «Совет общественного спасения постановил: на всей территории страны объявляется комендантский час с восемнадцати до шести часов; границы закрываются; перемещения граждан из одной коммуны в другую запрещаются; собираться больше трех запрещается; Совет призывает население сохранять спокойствие…» Я заснул, не дослушав этот перечень до конца. И мне приснилось, что я мирно сплю на мягком облаке серного пара, вырывающегося из действующего вулкана.