Грезы об Эдеме. В поисках доброго волшебника - Джеймс Холлис

Все мы — странники, вместе и каждый по отдельности. Судьба распорядилась так, чтобы мы оказались на соседних местах в самолете, летящем на побережье. Пребывая в одиночестве, мы можем помочь странствию Другого, который, в свою очередь, может помочь нам. Мы отправляемся на корабле в одиночестве и сходим на берег тоже в одиночестве, и в одиночестве движемся к назначенному финалу. Мы получаем друг от друга много пользы, не используя друг друга. Наши проекции на Другого неизбежны; и по сути это неплохо, ибо они значительно обогащают наше странствие. Но как только мы уцепимся за них, они собьют нас с пути, ведущего к нашей индивидуальной цели.

Каждому страннику придется много раз символически пережить смерть в процессе расставания, много раз потерять Другого, многое открыть в себе через страдание. Как заметил Гете,

Коль постигнуть не далось

Эту «смерть для жизни»,

Ты — всего лишь смутный гость

В темной сей отчизне[37].

Нашей задачей является достижение целостности, но мы не можем сделать это, так как слабы и смертны. Мы можем обрести лишь часть всего душевного богатства, того познания бытия, которое через нас хочет получить природа. Если бы нам удалось достичь этой целостности, неужели две целостные сферы нуждались бы друг в друге? Нам не следует беспокоиться об удовлетворении этой трансцендентной потребности, ибо нам никогда не удастся стать ни такими сильными, ни такими развитыми. Но, с другой стороны, мы не такие слабые и ущербные, чтобы обязательно нуждаться в Другом. Однако когда мы обращаемся к тем отношениям, в которых доминирует определенная потребность и вместе с тем обременяет их, мы можем стать ребенком Другого, считать его своим родителем и перестать любить его именно как Другого, и тогда мы понимаем, что нам нужно честно осознать в себе эту потребность, а затем ее изменить. Именно это беспокоит Рильке: «Как сдержать свою душу / Чтобы она над твоею на довлела?»[38]Не стоит беспокоиться о том, что наше личностное развитие достигнет уровня, соответствующего абсолютной самодостаточности, но даже если это случиться, то нашему росту и развитию сознания будет способствовать непохожесть на нас Другого.

Наши тела, мысли и души соединяются в процессе общения, полового акта и совместной деятельности. Мы вместе сопереживаем, потому что дружба — это хорошая штука на долгом жизненном пути, но нам также приходится нести на себе груз нашего личного странствия, потому что для нас очень важны желания собственной души. «Незаинтересованная» любовь Другого пробуждает в нас энергию: возрождает интерес к жизни, побуждает нас к странствию и заставляет обратиться к вечному.

Вспомним сонеты Шекспира. Их лейтмотивом является мысль о смертности человека, но в то же время воспевается бессмертие любви, хотя тело человека умирает. Одним из моих любимых стихотворений о любви является стихотворение Арчибальда Маклейша «Ни мраморные, ни позолоченные монументы»[39], которое написано по мотивам одного из самых известных сонетов Шекспира*:

Поклонники женщин в своих красивых и высокопарных стихах

Восхваляя мертвые губы, волосы и глаза,

Те, которые они когда-то любили, — клянутся, что будут их помнить всегда,

И лгут…

Маклейш называет ложью те чудесные стихи, которые сулят бессмертие, потому что они сулят бессмертие самому писателю, адресату и читателю, но сейчас все они гниют в могиле.

(Кто это: мертвая девочка или черный призрак,

Или голос мертвого мужчины — очень далекий и едва слышный,

как слова, произнесенные во сне?)

Эти строки Маклейша свидетельствуют о глубочайшем разочаровании в проекции, о расставании с эфемерным Другим, а также об утрате — о присущей любви самой глубокой боли.

А потому я не буду говорить о бессмертной славе женщин,

Я скажу, что вы были молоды и стройны, с упругой и гладкой кожей,

И как вы стояли в дверях, а тень от листьев падала на ваши плечи,

А листья — на ваши волосы.

Поэт не хочет брать на себя тяжкое бремя и писать о бессмертии смертного человека. Он фиксирует основной момент эфемерного утверждения — единственный способ узнать о его/ее пребывании здесь. Что в конечном счете является более эфемерным, чем падающий лист, солнечный луч или Возлюбленная?

Я не буду говорить о великолепной красоте мертвых женщин,

Я буду рассказывать о форме листа, который когда-то упал на ваши волосы,

Пока не кончится мир, не вывалятся глаза и не распадется рот.

Посмотрите! Вон там!

Это момент экзистенции. Тогда Маклейш был там и любил ту женщину, а теперь все прошло, и обоих их уже нет. Но тогда они были. Нет никакого бессмертия, а все, что было хорошего, — это момент, который мы называем жизнью.

Так наносит свой удар Купидон в набедренной повязке, с луком и стрелами в руках. Его стрелы ранят, но боль ускоряет работу сознания. Любить Другого — значит чувствовать эти раны, быть внимательным к тому, что случилось и что происходит с этим человеком. Множество слов — например, compassion (сочувствие), empathy (эмпатия), sympathy (симпатия) происходят от латинского и греческого passio и pathos, означающих «страдание». Быть открытым Другому — это означает желание открыться, чтобы испытать страдания. Кто не хочет страдать, тот, по мнению Гете, является всего лишь беспокойным гостем на земле. А чтобы действительно быть здесь, на земле, нужно чувствовать ее гравитацию.

Использовать отношения, чтобы уклониться от своего индивидуального странствия, — значит их извращать и отказаться от своего призвания. Проявлять внимание к другому человеку как к Другому — значит открыться и радости, и боли. Обе эмоции могут изменяться. Хотя мы можем не суметь их сдержать или, наоборот, выразить, они обе могут обогатить нашу душу. Китс сказал:

Она дружна с Красою преходящей,

С Весельем, чьи уста всегда твердят

Свое «прощай», и с Радостью скорбящей,

Чей нектар должен обращаться в яд,—

Да, Меланхолии горят лампады

Пред алтарем во храме Наслаждений,—

Увидеть их способен только тот,

Чей несравненно утонченный гений

Могучей Радости вкусит услады:

И во владенья скорби перейдет[40].

Если отношения вызываются не потребностью, а вниманием к другому человеку как к Другому, то мы действительно становимся свободными в его восприятии. Если мы постараемся устранить свои проекции, перестать грезить о «возвращении домой», мы сразу становимся свободными для любви. Если мы свободны для любви, значит, мы готовы к посвящению в таинство, воплощенное в Другом. Не будучи посвященными в это таинство, мы остаемся пленниками своего детства и ограничиваемся тривиальным. Блейк сказал, что может увидеть вечность в одной песчинке, поэтому мы, простые смертные, можем в своем Возлюбленном и через своего Возлюбленного увидеть вечность. Парадоксально, что этот Другой является сакральным посредником между нами и таинством: не потому, что мы используем его для удовлетворения своих нарциссических потребностей, а потому, что он помогает нам достичь глубинной конечной цели, оставаясь Совершенно Другим.