Клубок со змеями - Павел Сергеевич Марков

— Ты не имеешь права наносить увечья узникам.

— Побойтесь Шамаша, господин! Неужели вы думаете, что это я? Должно быть, он упал, запутавшись в собственной цепи! Она вон, какая длинная. Ну, и грохнулся носом об пол.

«Хорош ассириец, ничего не скажешь. И попробуй теперь докажи, что это не я себе нос разбил. Интересно, а если бы он и впрямь мне ноги отпилил, как бы оправдался? Что я подцепил заразу, и ради спасения жизни заключенного герой-тюремщик пошел на риск?».

Стражник обратился ко мне:

— Идти сможешь?

Я начал вставать, медленно, держась правой рукой за стенку. Гул в голове нарастал.

«Как шум прибоя? Так это, кажется, называют торговцы с юга?».

Сделав глубокий вдох, я выпрямился. Все двоилось перед глазами, то соединяясь во едино, то вновь разбегаясь в стороны. Туман снова начал сгущаться перед ними. Я не видел, как была снята одна цепь и надета другая. Только чувствовал, что заковали мне лишь руки. Видимо, рассчитывая на то, что у меня нет сил на попытку побега.

«Что ж, они совершенно правы».

— А набедренная повязка? — поинтересовался Тиридат у ассирийца.

Тот возмущенно воскликнул:

— Господин, только не говорите, что считаете, будто я взял! Поверьте, у меня нет за столом алтаря, где я поклоняюсь грязным тряпкам чужих людей. И я не приношу в жертву испражнения.

Тиридат не ответил. Еще в тот миг, когда он привел меня сюда, я видел по его лицу, что тому не хочется связываться с тюремщиком.

«У тебя же меч. Просто проткни этого ублюдка!».

Но я прекрасно понимал, что он этого не сделает. Я всего лишь жалкий мушкену.

— Пошли.

Мои ноги медленно двинулись вперед, временами натыкаясь на стены. Тиридат выполнял сейчас скорее роль поводыря, нежели конвоира.

— Да хранят тебя боги, Саргон, — услышал я голос Эшнуммы, но не ответил, ибо все равно не смог бы. Во рту не осталось и капли влаги.

За моей спиной раздался шелестящий шепот тюремщика, вполголоса напевающего известные строки:

— Гильгамеш! Куда ты стремишься?

Жизни, что ищешь, не найдешь ты![1]

[1] Отрывок из поэмы о Гильгамеше. Приводится в переводе И.М. Дьяконова.

10

Свое шествие до зала суда я помнил урывками. Какая-то часть пути осталась в памяти, а другая была полностью стерта, словно табличку для письма покрыли свежим слоем глины. Проход по коридору темницы в сторону выхода — пустота. Подъем по лестнице — снова пустота. Но вот сам выход на солнечный свет, чувство невыносимой рези в глазах от ярких лучей, такое, что пришлось сильно зажмуриться, ибо боялся ослепнуть — это помню отчетливо. Видимо, настолько сильными оказались боль и страх в тот момент.

А затем снова пустота. Гнетущая, неумолимая пустота, которая начала рассеиваться лишь тогда, когда я почувствовал…

Почувствовал этот запах. Блаженный аромат. Я даже поначалу не поверил. Решил, что снится очередной бредовый сон. Но запах не улетучивался. Не проходил. И тогда я рискнул разомкнуть веки. Туман рассеялся, и я обнаружил, что сижу на скамье за небольшим деревянным столом. Руки по-прежнему сцепляли кандалы. Но все мое внимание было приковано к нему — кувшину. Небольшого размера, с нанесенным черной краской узором антилопы, он стоял посреди стола, молчаливо маня к себе, словно вавилонская блудница. И я не смог противиться искушению. Резко наклонившись вперед и скребя цепями по дереву, схватил драгоценный сосуд. С безумными глазами, поднес к пересохшим губам. В горло полилась долгожданная жидкость, а из глубин моих недр вырвался стон удовольствия. Живительная влага разлилась по внутренностям, заставляя отступить мучительное жжение.

«Богатство слаще воды» — услышал я однажды от какого-то вельможи.

Сейчас, в сей сладостный момент, я готов был расхохотаться ему прямо в лицо.

Полностью утолив мучившую жажду, и опустошив кувшин примерно на половину, я довольно крякнул и осмотрелся. Сосуд поставил обратно на стол, однако установил его рядом с собой, готовый в любой момент вновь жадно припасть к его краям.

Я находился в широком прямоугольном зале, стены и высокий потолок которого были выложены из обожженного кирпича, покрытого синей глазурью. Все стены украшали барельефы желтых львов, горделиво вышагивающих в одном направлении. На полу расстилался узкий красный ковер. Напротив у другой стены стояли стол и скамья, точь-в-точь такие, за которыми сидел я. Однако они пустовали. А вот длинный деревянный стол из прочного дуба с барельефом золотого быка, стоявший по правую руку на небольшом возвышении, отнюдь не был таким пустым. За ним на фоне широкого окна, сквозь которое прорывался солнечный свет, расположились четыре человека. Гладковыбритые, чистые и ухоженные лица со сверкающими лысыми головами. Пытливые глаза смотрят на меня, и в них сквозит примесь любопытства и презрения. На всех четверых одинаковые светлые рубахи безупречной чистоты и рукавами до локтей. Нижнюю часть их одеяний я рассмотреть не мог, ибо они скрывались под столом. То, что это были жрецы Эсагилы, я догадался почти сразу. Однако самого Верховного жреца, судя по всему, среди них не было, что меня не слишком удивило. У него наверняка есть занятия поважнее, нежели выслушивать дело жалкого оборванца.

Рассматривая каждую мелочь окружения, я не сразу заметил, что позади меня стоят два вооруженных стражника в пластинчатых доспехах и мечами на поясах. Один из них держал в руках цепи от кандалов. Их лица были полностью непроницаемы, а взгляд упирался в стену напротив.

— Полагаю, мы можем начинать, — донесся до меня голос одного из жрецов, отдаваясь эхом от стен, — да благословит Шамаш этот справедливый суд! — торжественно добавил он.

Я повернулся в их сторону.

Крайний слева жрец взял в бледные руки стиль[1] и, вращая его между пальцев, произнес:

— Поскольку, у погибшего не оказалось никаких родственников или близких, мы начнем с допроса обвиняемого, — он покосился