Меня зовут Космо - Карли Соросяк

«Кружись!» — говорю я.

И он кружится.

— Трясись! — говорит он.

И я трясусь.

Дядя Реджи удивлён тем, как быстро я всё схватываю, но я точно знаю: Макс понимает, что́ стоит на кону, если я проиграю. Он помнит, как я обнюхиваю его уши ночью и смотрю запуски ракет на его ноутбуке; как мы вместе ездим в бургерную, и незнакомцы суют в окно нашей машины пакеты с едой, и он кормит меня маленькими кусочками мяса с ладоней. Эммалине исполнится шесть, а потом семь, Максу тринадцать, а потом четырнадцать — а я этого не увижу. Если нас разлучат, я ничего из этого не увижу.

— Я тут смотрел ещё соревнования на «Ютубе», — как-то утром говорит Макс. — И многие собаки подпрыгивают, вот так. Попробуем это движение?

Дядя Реджи говорит:

— Давай.

Мы сначала учимся приседать, а потом уже подпрыгивать. Макс показывает: его ноги отталкиваются от земли, а дядя Реджи поднимает вкусняшку в небо. Я, естественно, пытаюсь её достать — тянусь, тянусь, тянусь. Обе мои передние лапы отрываются от земли. Всего на секунду.

Но это славная секунда.

В танцах главное — повторение. Неважно, правильно ли ты выполнил трюк с первого раза. Главное — постоянно выполнять его правильно, чтобы быть готовым к соревнованиям. Не нужно даже думать: твоё тело и так уже знает. Мы повторяем этот прыжок много раз, а потом втроём растягиваемся на траве и смотрим, как солнце всё ярче освещает небо. Асфальт в это время дня холодный, и мне нравится лежать на траве, а головой на тротуаре.

— Признаюсь, — говорит дядя Реджи, приподнимаясь на локтях, — Космо меня впечатлил.

— Да? — спрашивает Макс.

— Да. Но не удивляйся, если скоро всё пойдёт уже не так гладко. Он за последнюю неделю узнал где-то пять новых движений. Вскоре память может начать подводить.

— Ох, — говорит Макс, закусывая губу. — Ладно.

Мы ждём. Ждём, пока всё не зальёт светом. А где-то по соседству завывает бордер-колли.

Чем больше мы танцуем, тем отчётливее я ощущаю перемены в семье, пусть и небольшие. Теперь у нас на кухне в основном пахнет ростбифом, а с утра в коридоре звучит раскатистый смех дяди Реджи. Мне нравится, как аккуратно он складывает своё одеяло на диване. Индюшачьего бекона под третьей подушкой уже нет, но я рад, что он его нашёл — что мне удалось поделиться с ним чем-то настолько особенным.

С утра мы с Максом работаем над движениями — скольжением, перекатом; ещё я учусь не сводить взгляда с руки во время танца.

— Вот сюда, — говорит он, проводя между нами невидимую линию. — Смотри сюда.

Выступление и приз — роль в кино — постоянно в наших мыслях.

Но иногда вечерами мы расслабляемся. Макс даже стал читать мне перед сном. Уставший после тренировок, я кладу лапы на его мягкое одеяло.

Мы едим на ужин макароны с сыром и укладываемся спать. Возвращаются приятные шумы: течёт вода, открываются занавески, Эммалина смеётся над мультяшными кроликами по телевизору. Они даже сфотографировали меня с Сантой. Все только и говорят мне: «Хороший мальчик, Космо»; я пытаюсь выглядеть задумчивым и утончённым под вспышкой фотокамеры, но Макс говорит мне, что я случайно закусил губу верхним клыком.

— Глупый пёс, — говорит он, и мы все смеёмся, упаковывая подарки, украшая ёлку и смотря «Рождественскую сказку Маппетов» по большому телевизору в гостиной.

Никто не плачет, по крайней мере, я не слышу. Никому и не приходится плакать.

И именно поэтому я просто в ужасе, когда нам вдруг привозят картонную коробку.

— Ты что-то заказывала? — спрашивает Папа, разрезая упаковочную ленту.

Мой загривок покалывает, шерсть встаёт дыбом. Я не понимаю, откуда это знаю, но чувствую: в наш дом вторглось зло.

— Не помню, — отвечает Мама и выуживает из кучи пластика лист бумаги. — А, это всё объясняет. Макс, Эммалина, идите сюда! Бабушка прислала вам подарок.

Они прибегают из своих комнат, ещё одетые в дневную одежду, и разрывают упаковку. Я несколько раз гавкаю, предупреждая их, но Папа прижимает палец к губам, показывая, чтобы я молчал. Почему они не чувствуют этой перемены в воздухе? Я тревожно стою возле стола, поджав хвост, и пытаюсь заглянуть в коробку.

Эммалина находит его первой и вытаскивает маленького демона на свет.

Бордер-колли. Миниатюрная бордер-колли с пушистой шерстью и безумным блеском в глазах.

— Что это? — спрашивает Макс.

Что это? Это же кульминация всего зла! Злодейка всей округи! Мой злейший враг!

— Наверное, её надо вешать на ёлку, — говорит Папа, потом показывает Максу на одну из нижних веток.

«Слишком низко», — думаю я. Она может спокойно спрыгнуть — может быть, даже доползти тайком до задней двери и впустить большую бордер-колли.

В тот вечер я обхожу демоническую собаку по широкой дуге, но внимательно её разглядываю. Запоминаю положение — она не двигается. Разглядываю улыбку — зловещую и зубастую. Макс говорит, что у собаки на лапах маленькие красные тапочки. «Цвет Рождества? — думаю я. — Или цвет крови?»

На следующий день Мама и Папа опять начинают ругаться, и страх терзает меня с новой силой: мы с Максом живём в разных домах, разлучённые. Иногда кажется, что весь дом ходит ходуном. Дядя Реджи выводит Макса, Эммалину и меня на задний двор, где мы притворяемся, что ничего не видим и не слышим. Позже я нахожу Макса в ванне; он лежит там, свернувшись клубочком и даже не включив воду. Я скулю и кладу морду на край ванны, но он на меня и не смотрит. Он таращится на пластиковую уточку Эммалины, которую держит на коленях. Утки — это же так скучно, что он в них нашёл? Но я знаю, что на самом деле он думает о другом.

— Как ты думаешь, это вообще сработает? — наконец спрашивает меня Макс, откладывая уточку. — Ну, эта затея с кино? С нашим танцем?

«Да», — говорю я, потому что затея должна сработать. Устроившись на коврике в ванной, положив подбородок на мягкую ткань, я решаю, что с миниатюрной бордер-колли надо что-то делать. Впустив её в дом, мы вместе с ней впустили грусть.

В большинстве случаев я сразу же встречаю врагов и страхи лицом к лицу. Стиральная машина, например, когда-то приводила меня в ужас, но её грохот и пожирание одежды больше не вызывают мороза по коже; я стоял у дверцы три стирки подряд, погружаясь в её звуки. Высовывать голову из окна движущейся машины мне тоже не то чтобы хотелось — пока я не попробовал. И… ух ты! Давайте скажем так: есть что-то этакое в том, как ветер свистит в ушах и обдувает морду. Я даже полюбил то, как трепещут мои веки, когда мы несёмся по пустому шоссе.

Но вот бордер-колли — это совсем другое. Что-то совершенно неизвестное, слепое пятно в обзоре. И я не хочу недооценивать свою миниатюрную противницу.