Аста Ла Виста, беби! - Татьяна Полякова

— Ну, что дальше? — спросил Сергеев.

— Стой возле двери, — вздохнула я, вошла в палату,достала из сумки платок, завернула в него банку и с размаха ударила ею поподоконнику. Дверь тут же открылась, и Сергеев спросил:

— Чего разбила?

Я продемонстрировала платок и выбросила осколки банки вместес платком в мусорную корзину в туалете напротив.

— Звук был негромким, но ты услышал, — сказала ясо вздохом.

— Потому что слушал. А парень что делал?

— Книжку читал.

— Вот-вот, — вздохнул Сергеев. — Да всеправильно ты говоришь, — поморщившись, продолжил он. — Ясно, что менткуда-то отлучался, сам или попросил кто. И в окно киллер не влезал, зачем? Вонона дверь, рядом. Появился из коридора никем не замеченный и сразу в палату,сделал выстрел и опять нырнул в ту же дверь. Пост медсестры довольно далеко, сосвоего места обе эти двери она видеть не может, я проверял. Застрелив парня,киллер вышел на пожарную лестницу и спустился по ней. Кстати, с той стороныдеревья и заросли сирени, идеальное укрытие.

— Ну и что ж тогда ты мне голову, морочишь? —хмыкнула я.

— Это не я, — покачал он головой. — Это нашиобщие друзья и коллеги.

— Скажи, что ты об этом думаешь?

— Ох ты, господи. — Он засмеялся, вышло зло, авовсе не весело. — Я думаю, это убийство никому не интересно. Я бы дажеподумал, что тебя мне специально подсунули, чтобы мы толком ничего не искали,если б не одно «но».

— Какое?

— Вешняков отзывается о тебе как об исключительнопорядочном человеке. И вообще, бытует мнение в народе, что ты на нашу властьплюешь с высокой башни и все делаешь по-своему. Правда?

— На них, пожалуй, плюнешь, — хмыкнула я. —Слюной подавишься.

— Тоже верно. Короче, тебе лучше знать, почемупрофессионалы говорят откровенные глупости и не замечают очевидных вещей.

— Ты с персоналом беседовал?

— Конечно. Никто ничего… У меня даже сложилосьвпечатление, что их кто-то проинструктировал и граждане чего-то опасаются.

— Шутишь?

— Если бы… Но это лишь мое мнение, которое не так ужмного значит, как выяснилось. Я носом землю рыть не буду, а ты попробуй, еслихочешь.

— Чего ж сам-то?

— А тебе Вешняков не рассказывал? Нет? Ну так спроси унего, как меня парни в костюмах уму-разуму на всю жизнь научили. Могу и самрассказать.

— Без надобности, — вздохнула я. — Догадатьсяне трудно. Ладно, извини, что испортила настроение в субботний день. Отдыхай.

— Премного благодарен. — Он протянул мне сложенныйлист бумаги. — Здесь краткие сведения обо всех опрошенных. Мент в спискеидет первым. Далее медсестра, на нее я бы тоже обратил внимание. Ну и ещенесколько граждан.

— Личность убитого так и не установили?

— Ты бы об этом первой узнала, — хохотнулСергеев. — Нет, не установили. Хотя на предплечье у него типично уголовнаянаколка. И на пальце. Думаю, привлекался. И в местечке его интересномподобрали, неподалеку пивнушка, где собираются бывшие зэки. Тебе туда, конечно,лучше не соваться, но если есть кое-какие связи… Ладно, я пошел. — Сергеевпожал мне руку и направился к выходу из отделения, а я пошла разыскиватьмедсестру, которая дежурила в вечер убийства.

Медсесу оказалась дородной женщиной лет сорока. Я по опытузнала, как недоверчивы бывают такие тетки и мысленно вздохнула. Однако женщина,взглянув на мое удостоверение (документы у меня имеются на все случаи жизни,иногда близость к сильным мира сего идет на пользу), приветливо улыбнулась.

— Меня уж обо всем расспрашивали. Да я и не виделаничего, если честно. Ужас-то какой, — вздохнула она. — Теперь поночам дежурить страшно, сидишь здесь одна на все отделение.

— А почему одна? — поинтересовалась я, устраиваясьнапротив.

— Так ведь людей не хватает. У нас, к примеру, вместодвенадцати сестер только девять. Вот и приходится друг за друга дежурить.Раньше разрешали по две ставки брать, так и работали, а сейчас полторы, ну икто тут за копейки надрываться будет?

— Вчера вы тоже одна дежурили?

— Нет. До девяти мы втроем, а уж ночью по однойостаемся.

— Вы из отделения не отлучались?

— Нет. Да и незачем мне было. Татьяна иногда к соседямходит чай пить, а я не любительница.

— Отсюда дверь палаты не видна, значит, вы не можетесказать, был охранник все время на месте или…

— Он из отделения ни ногой. Ответственный. Оченьжаловался, что покурить нельзя. Мучение, говорит.

— Да, представляю. Может, он в туалет покурить ходил?

— Нет, что вы, у нас строго. И я бы запах сразу почувствовала.У меня, знаете, в семье никто не курит, так я на табак всегда реагирую.

— Значит, не курил. Но ведь парень мог выйти налестничную клетку, а вы бы не увидели.

— Мог, конечно. Но говорю же, он ответственный.Приятель к нему зашел, так он и тогда из отделения не вышел.

— Какой приятель?

— Да откуда ж мне знать? Окликнул его кто-то.

— Вот об этом прошу вас поподробнее, —насторожилась я.

— Да о чем говорить-то, я и не знаю. Я укол делала вчетырнадцатой палате, дверь была приоткрыта, я и услышала, как ониразговаривают.

— Милиционер и его приятель?

— Выходит, что так. Он его назвал «Юрик». А мы уж ктому времени познакомились, и я знала, что так парнишку зовут, ну, милиционераэтого. Значит, его звали.

— Почему его? Может, кого-то из больных?

— У нас нет больного с именем Юра. У меня памятьхорошая, я всех быстро запоминаю.

— Его мог окликнуть кто-то из больных. Ведь у вас вотделении посещение разрешено до шести, а было гораздо позднее, и посторонних вотделений быть не могло.

— Разрешено, конечно, только до шести, но, если честно,приходят и позднее, мы на это глаза закрываем, если не устраивают концертов,как на днях в одиннадцатой палате. До двенадцати часов с коньяком и песнями.Хорошо, хоть девиц не привели.

— А кто у нас в одиннадцатой палате? — улыбнуласья.