Юсуповы, или Роковая дама империи - Елена Арсеньева

В доме нашем считалось, разумеется, нонсенсом обсуждать и осуждать своих родственников, тем паче – в присутствии детей, однако у отца моего, великого князя Александра Михайловича, который был истинным мужчиной, мужчиной до кончиков ногтей, иной раз прорывались крепкие словечки по адресу «проклятых содомитов».

Государь к пристрастиям своего дядюшки также относился с отвращением… отчасти Сергей Александрович был назначен московским губернатором именно потому, что это удаляло его с глаз mon oncle Никки, хотя императрица страдала в разлуке с сестрой. Они были очень близки с Елизаветой Федоровной духовно… до тех пор, пока в жизнь императорской семьи не вошел Г.Р. – и не рассорил ее не только с родственниками, но и со всей страной.

Но вернусь к Феликсу. К его жизни после гибели брата.

Он то и дело наезжал в Париж. Какие безумства там учинялись, знал только он.

Как-то раз одновременно с ним в Париже оказались и мы с maman, хотя и не подозревали об этом. Мы приехали, чтобы посмотреть балеты во время «Русских сезонов» Дягилева. Не столь давно он впервые показал в Grand opйra «Бориса Годунова» Мусоргского – с Шаляпиным в заглавной партии. Мы были на этом показе, как и на премьерах балетов. Дягилев был прав, когда посмеивался над французами, у которых балетное искусство совершенно выродилось в какую-то сценическую комедию. Чтобы изумить парижскую публику, он пригласил лучших танцовщиков и балерин как из петербургской Мариинки, так и из московского Большого театра. Его расчеты оправдались: Париж был совершенно сражен тем, что увидел в скромном, даже обшарпанном театре Chвtelеt, где шли балетные спектакли. К сожалению, успех «Русских сезонов» привел к тому, что ведущих наших танцоров совершенно невозможно стало увидеть на родной сцене. Анна Павлова, Матильда Кшесинская, Тамара Карсавина, Екатерина Гельцер, Вера Каралли (тогда я и увидела ее впервые на сцене), Маргарита Васильева, Софья Федорова, Михаил Фокин, Михаил Мордкин практически не уезжали из французской столицы. Там же находился и божественный Вацлав Нижинский, на которого я не могла насмотреться… когда стали открыто говорить, что он любовник Дягилева и Фокина, я испытала странную жалость к этому волшебному созданию, к этому истинному чуду природы. Maman, которая после бурных ссор с отцом и романа со своим мистером Фэном, родственником отцовой возлюбленной, сделалась чрезвычайно склонна ко всякому эпатажу, теперь считала должным посещать все спектакли с участием скандально известного танцовщика, хоть бы даже по нескольку раз. Впрочем, от балета «Дафнис и Хлоя», который приводил ее в исступление, я тоже была в восторге.

Что же касается Веры Каралли, она давала отличную пищу бульварной прессе. Нам каждый день приносили свежие газеты такого толка – maman обожала читать их. И мы узнавали, что Вера Каралли устраивает страшные скандалы Дягилеву по поводу того, что главную роль в премьерном спектакле «Павильон Армиды», которая была при заключении контракта обещана ей, теперь отдана Анне Павловой. Тогда меня это забавляло, и симпатии мои были, конечно, на стороне преуспевающей звезды, а не скандалистки Каралли, но потом, через несколько лет, когда Феликс познакомил меня с Анной Павловой, своей бывшей пассией, я стала сочувствовать Вере. Да-да, тем паче что мы обе оказались замараны впоследствии одной и той же исторической грязью, только я – заслуженно, а она – нет, к тому же я всю жизнь старалась сделать вид, что чиста и бела, а она нарочно изображала себя еще грязнее. Феликс, конечно, описывал наши с Павловой отношения как идиллически-дружеские, а на самом деле я ее терпеть не могла. Где вы видели бы жену, которая спокойно смотрит на любовницу своего мужа, да к тому же такую знаменитость, какой была Павлова?! Конечно, она танцевала и в самом деле божественно, однако это не давало ей права беспрестанно лезть в наши отношения и причитать о том, как мне сказочно повезло с таким супругом. Когда у них с Феликсом начался бурный роман, думаю, она очень надеялась выйти за него замуж, и не исключено, что ей бы это удалось, но Феликс, на счастье, понимал, что такой брак убьет его мать, а потому Анна осталась при своем Викторе Дандре (он домогался ее целых три года, но в объятия его Анна упала лишь после того, как ее бросил Михаил Мордкин), сохранив самые теплые отношения с Феликсом на всю жизнь.

Между прочим, танцевала на премьере «Павильона Армиды» все же Каралли, потому что у Павловой был в это время спектакль в Вене, тамошний контракт она предпочла парижскому. Из тех же газет мы узнали о страшном гневе Дягилева, а потом – о разрыве Веры Каралли с ее давним любовником Леонидом Собиновым. Вернее, о разрыве Собинова с Каралли.

Но эти скандалы, как ни были пикантны, нас с maman уже не слишком интересовали, потому что жизнь предоставила нам новую и куда более оригинальную пищу для воображения и удивления. Однажды, возвращаясь в таксомоторе из театра Шатле с очередного спектакля (уж и не припомню, на чем именно присутствовали), мы увидели какую-то совершено невероятную процессию. Это были полуголые люди – некоторые молодые и красивые, некоторые толстые и старые, однако все они были одеты нелепейшим образом, в какие-то шкуры и венки, словно изображали пещерных людей.

– О, простите, медам, – с отвращением сказал шофер, останавливаясь, чтобы пропустить процессию. – Мне стыдно за некоторых парижан… Ежегодный выпускной бал в Высшей художественной школе всегда превращается в сущее безобразие. Пьют свыше всякой меры, совершенно теряют разум, и я даже слышал – пардон, сто тысяч раз пардон! – что они открыто творят по углам самые непотребные непотребства. Вы только посмотрите на них! Ах нет, лучше не смотрите!

Но мы не могли не смотреть. Мы увидели, как из безобразной, пьяной толпы вдруг вырвались два человека. На голове одного был белокурый парик с косицами, на другом – соломенная шляпа аркадского пастуха, очень напомнившая мне ту, которую я видела на Нижинском в балете «Дафнис и Хлоя». Более – никакой одежды, кроме пары леопардовых клочков на плечах. Вся она была изорвана в клочья, коими размахивали полуголые подгулявшие художники.

– Боже! – воскликнула вдруг maman. – Да ведь это же князь Юсу…

И прикусила язык, покосившись на меня. Но я тоже узнала его!

Феликс, в самом деле! Стройный, обнаженный, в этой дурацкой аркадской шляпе, он был пьян и даже не слишком стыдился своей наготы, небрежно отмахиваясь от тянувшихся к нему похотливых, тоже пьяных лап.

Мы с графиней Камаровской, которая нас, конечно, сопровождала, были ну просто страшно скандализованы, у меня даже слезы выступили на глазах от ужаса и от непонятной обиды, как будто оскорбление было нанесено лично мне. Как он позволяет этим людям смотреть на себя, хватать себя?! И вдруг maman начала хохотать и хохотала так, что тоже дошла до слез, только развеселых. И я, посмотрев на нее, вдруг подумала доверчиво, что, может быть, и в самом деле ничего страшного не происходит? Ну, веселятся люди и веселятся…

– Ого, – сказала maman, – а ведь с ним не соскучишься!

Она оказалась права: много чего я испытала в жизни с Феликсом, и любила его, и ненавидела, и обожала, и презирала, но вот скучно с ним мне не было ни дня, ни часу, ни минуты!