Вера Хоружая - Иван Григорьевич Новиков

class="p1">— Вихри враждебные веют над нами…

Голос Веры звучал сильно. Подруги подхватили… Полицейские заорали:

— Молчать! Прекратить! Запрещаем!

Но их голоса бессильно тонули в звуках могучей песни. Ее пели уже во всех тюремных машинах. Когда начался пригород Белостока, песня усилилась…

Суд начался обычной нудной процедурой. Дня три секретарь читал обвинительное заключение — увесистый том. Содержание этого произведения юристов было известно заключенным уже давно, поэтому секретаря никто не слушал. Да и сами судьи только делали вид, что слушают.

Подсудимые тихо перешептывались, перебрасывались записками, смотрели в окна, которые радовали глаз уже тем, что на них не было решеток. По рукам пошли карикатуры на судейских чиновников, прокурора, полицейских.

Больше всего карикатур было на прокурора Зубелевича, грузного, с тяжелым, массивным подбородком, с красным лицом. До Октябрьской революции — вицепрокурор Московской судебной палаты по политическим делам, в годы гражданской войны был в услужении то ли у Деникина, то ли у Колчака. Говорили, что он попался в руки красноармейцев, но каким-то чудом спасся. Впоследствии Зубелевич стал верным слугой фашиста Пилсудского. Все революционное, прогрессивное вызывало у него ненависть, а вид заключенных коммунистов — приступы бешеной злобы.

Начался допрос подсудимых.

— Что обвиняемый скажет в свое оправдание? — задает судья стандартный вопрос.

Когда очередь дошла до Веры, она решительно заявила, что обвинения, выдвинутые против нее как секретаря ЦК комсомола Западной Белоруссии, ложны. Комсомол не шпионская организация. Комсомол — это политическая организация рабоче-крестьянской молодежи. Она воспитывает молодежь и организует ее на борьбу за экономические, политические и национальные права. Комсомол ведет свою антимилитаристскую борьбу и в буржуазной армии, состоящей из рабоче-крестьянской молодежи. В тесном союзе рабочие и крестьяне свергнут правительство фашистской диктатуры и установят диктатуру пролетариата…

Лицо прокурора стало малиновым. Председатель прервал ее:

— Обвиняемая, прекратите агитацию, говорите только о себе, иначе я лишу вас слова.

— Защищая комсомол, — возразила Вера, — я тем самым защищаю и себя как секретаря ЦК комсомола. Фашистская клевета на нашу организацию должна быть разоблачена…

— Обвиняемая, я лишаю вас слова…

Обстановка в суде особенно накалилась, когда начался допрос свидетелей обвинения. Вот в зал вошел высокий молодой человек. Не поднимая глаз на окружающих, он, поминутно сбиваясь, стал давать ложные показания. Со скамей подсудимых полетели злые, хлесткие окрики:

— Провокатор! Иуда! Сколько тебе заплатили?

Еще больше ссутулившись, провокатор переступал с ноги на ногу, не осмеливаясь взглянуть в сторону тех, на кого клеветал. И без того запутавшись, он понес сплошную околесицу, когда адвокаты повели перекрестный допрос. Окончательно сбившись, предатель мямлил что-то невнятное, и судья не мог выручить его даже наводящими вопросами.

Зал гневно гудел. То с одной, то с другой скамьи летели едкие реплики.

Зал клокотал, и провокатора Турского отпустили.

Еще больший протест вызвал допрос свидетелей обвинения — офицеров дефензивы Козловского и Снарского. Когда они появились в зале заседаний, возмущенные подсудимые вскочили и закричали:

— Вон палачей!

— Убийцы!

— Ваши руки в крови! Прочь отсюда, гады!

Для такого протеста были веские основания. После массовых арестов в пригороде Белостока — Петрашах и в городе Вельске были устроены специальные лагеря, в которых «обрабатывались» арестованные. Козловский и Снарский, изощряясь там в пытках, добивались угодных им показаний. Они до смерти замучили коммуниста Яна Петрачука, отбив ему легкие.

— В шею палачей! Смерть кровопийцам!

— Долой дефензиву!

Судья кричал, угрожал. Когда же увидел, что не в силах унять разгневанных арестованных, то приказал полиции силой удалить всех из зала. Заседание было прервано.

Шли дни, недели, процесс продолжался, то и дело прерываемый подсудимыми. Трудно было определить, кто здесь сильнее — судьи или подсудимые.

Наконец начался завершающий период суда — последнее слово заключенных.

— Что обвиняемый просит? — нарочито подчеркнуто произнес судья слово «просит».

А тюремный партийный комитет решил: подсудимые ничего не должны просить. Они могут требовать или с презрением отказываться от всяких просьб к суду. Те, кто объявил о своей принадлежности к партии, должны еще раз использовать трибуну суда для защиты партии от клеветы.

Судья вызвал высокого кудрявого, симпатичного парня. Это был молодой рабочий, уже прошедший хорошую революционную школу. Шел он нарочито медленно. Его медлительность взвинчивала прокурора. Блюститель фашистской законности густо покраснел.

— Чего обвиняемый просит? — сдерживая раздражение, спросил он.

Парень улыбнулся, хитро прищурив один глаз, и сказал:

— Если не виновен, то просить не о чем, если виновен, то просьба не поможет…

В зале началось веселое оживление. А парень иронически поклонился и так же медленно, невозмутимо пошел на свое место.

Друг за другом к месту допроса подходили подсудимые и коротко заявляли:

— Не виновен. Ничего не прошу.

— Ничего не прошу.

— От последнего слова отказываюсь.

Затем вызвали Роману Вольф.

Это была уже опытная подпольщица. За ее плечами — богатая большими событиями жизнь. В 1915 году ее семья была сорвана войной с места и заброшена на юг Украины. Еще совсем молоденькая девушка связалась там с большевиками-подпольщиками и в 1916 году вступила в партию. Активно участвовала в Октябрьской революции на Украине. В годы гражданской войны была секретарем Харьковского и Гомельского подпольных комитетов партии, заместителем и начальником политотдела дивизии. После войны работала в ОГПУ.

События на ее родине, в Польше, не давали ей покоя. Краковское восстание 1923 года Романа встретила с восторгом, тяжело переживала его подавление и наступившую затем реакцию.

— Я должна быть там, — не раз говорила она Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому.

— Вам и здесь хватает работы, — отвечал он.

— Нет, мое место там, среди трудящихся Польши. И именно сейчас, когда там так тяжело. У меня есть опыт подпольной работы. И в конце концов я оттуда родом, я должна быть там.

Дзержинский уступил ее настоянию:

— Хорошо, езжайте.

Роману Вольф направили в Западную Белоруссию, где еще полыхал огонь партизанской борьбы. Там она возглавляла Вильненский, Белостокский, Брестский окружные комитеты партии. В Бресте ее и арестовали. Вместе с Верой одновременно она проходила по «процессу тридцати одного». Опытная, политически образованная коммунистка, «Елена» оказывала огромное влияние на Веру. Все ее советы Вера принимала как обязательные.

Об одном жалела Вера: «Елена» была несколько замкнута, и не всегда ее можно было вызвать на обстоятельный разговор. Особенно не любила она делиться воспоминаниями. А сколько интересного знала!

…Судья спросил «Елену»:

— Что обвиняемая просит?

— Я ничего не прошу, — решительно заявила она. — Я требую прекратить клевету на коммунистическую партию, единственную защитницу трудового народа!

— Я лишаю вас слова! — закричал судья.

— Затыкая мне рот, вы не скроете правды. Весь мир теперь увидит, что коммунисты не террористы и диверсанты, а политическая партия рабочих и крестьян!

Полицейские уже приближались к ней, а