Из века в век - Тамара Шаркова

смысл надписи, я не удержался и фыркнул. Стоян, сидевший напротив меня, удивленно спросил:

— Ты что хрюкаешь?

Тут меня затрясло от смеха. Кроме того, что надпись была более чем странной, я еще был взвинчен всеми своими ночными и дневными страхами и потому не мог выдавить из себя ни одного членораздельного звука, а только указал рукой на табличку. Стоян прочитал и покачал головой:

— Приколы города Урюпинска.

В это время в автобус забралось сразу несколько пассажиров. Шофер метко выстрелил окурком в урну и, лениво переваливаясь с боку на бок, направился к кабине. Он уже поставил ногу на ступеньку, когда в открытой двери салона показалась худая старушка в рваных кедах на босу ногу. Она вопросительно посмотрела на водителя и только успела спросить: " А льготы, сынку…", как водитель, устраиваясь на сиденье, кинул ей кирпичом:

— Бабка! Ты шо, слипа? Чытать умееш? Это ж загродний рэйс!

И раздраженно изо всех сил хлопнул дверью.

Стояна так и подбросило в кресле. Он ловко левой рукой помог глуховатой старушке устроиться в салоне, а правой крепко ухватил водителя за плечо и, повернув голову в профиль, как на египетских фресках, отчеканил:

— А ты, крутой, умеешь? Помнишь о монтировке?

Шофер глянул в жгучие глаза доктора Дагмарова и так газанул, что нас откинуло на спинки кресел, как космонавтов при взлете.

Минут через десять мы выехали на Косу — узкую полоску песка, уходящую далеко в море. По одну ее сторону сонно плескалась вода в заливе, укачивая уток, собравшихся к отлету на Юг. По другую — волновалось море, покрывая берег пенным кружевом. На небе не было ни облачка. Вдоль дороги серебрились рощи диких маслин. У самой воды под разноцветными зонтами возились дети, а рядом в самых нелепых позах лежали недвижные тела взрослых.

На горизонте медленно тащился длинноносый сухогруз, а от берега в открытое море, кренясь бортом, спешила белая яхта.

В автобусе тихо переговаривались белорусы. Я расслышал:

"гэта", "тяглык", "диети"…

Шуршали шины по разогретому асфальту, я сидел и, как видеокамера, фиксировал все, что проплывало мимо меня в окне. Разомлевшего от жары Стояна подбрасывало на кресле и он, теряя равновесие, наклонялся и упирался ладонью в спинку моего сиденья…

И вдруг меня охватило острое чувство беспричинной радости. Словно невидимая рука схватила меня, как зайца за уши, встряхнула и пробудила от тяжелого сна. И я, как будто впервые, увидел и это выцветшее от зноя небо, и это синее море, играющее в пятнашки с солнцем, и храбрую рыбацкую моторку, отважно прыгающую по волнам, и такую родную руку Стойко со шрамом на запястье. И все это было моим — весь этот мир, вся эта красота. И любовь Стояна, дяди Вади, Гени… И папа приедет из Питера…

Я просто захлебнулся от нахлынувших на меня чувств и, чтобы перевести дыхание, уткнулся в стекло.

Когда мы приехали на конечную остановку недалеко от маяка, Стоян помог старушке выйти, а потом бросил на сиденье рядом с шофером гривню — плату за проезд без льгот.

Мы уже долго шагали по тропинке между камышами, удаляясь от автостоянки, а я все еще чувствовал на своей спине злобный взгляд "шефа", прошивающий нас Зингеровской строчкой.

Вдруг Стоян оглянулся на меня и сказал насмешливо:

— Помог бы старушке выйти… ты… Вертер!

Вот всегда так. Скажет как припечатает.

Узнавай теперь, кто он такой, этот "Вертер"!

“У рыбаков”

Когда мы со Стояном вынырнули из высоких жестких зарослей камышей, то оказались на берегу зловонного лимана. По краю его была проложена узкая тропа, небрежно вымощенная осколками битых кафельных плит. И тут мы сразу же увидели Светлану Ивановну — статную, не по южному белокожую, с бушменской копной светлых волос. Она энергично взбиралась на кучу строительного мусора у дома напротив. На ногах у нее были старые галоши на босу ногу, короткое яркое платье открывало полные круглые колени. Несмотря на то, что ей приходилось выбирать, куда поставить ступню — на железный обломок бетонной арматуры или погрузиться в зловонную жижу каких-то пищевых отходов, она мгновенно отреагировала на наше появление из-за камышовых кулис:

— Ой! — крикнула она и с той же скоростью, с которой взбиралась на Анапурну из мосора, стала спускаться вниз.

— Хорошо, что успела вас увидеть!

Светлана Ивановна была почти одного роста со Стояном. Она обняла его одной рукой, а другой — притянула меня к себе. Я потерял равновесие и неловко уткнулся ей в живот.

— Ну, вы просто прелесть, Стоян Борисович! Ну, все такой же молодой и красивый! А Юрочка, Юрочка… Вот уж Виталик обрадуется. А я до наших спешу. У них же бригада, а Тимофей в городе, так взяли Васю. А он после вчерашнего, ну никакой. Они с "крышей" гуляли. Так хлопцы ничего, а этот вышел злой как черт. Да машина еще неисправная, на тележку придется все нагружать и тащить. Думаю может помогу чем.

Стоян опустил сумку на землю.

— Светлана Ивановна! Вы возвращайтесь, а я пойду помогу.

— Не-е… Вы же не найдете. Они сейчас лодки в другом месте держат. А вообще, если есть желание, можем вместе пойти. А Юрочка пусть с вещами во двор идет. Там Таня. Вы же знаете, наверное, от Гены. Два месяца уже осталось.

— Так, — сразу же отреагировал Стоян. — Дуй во двор, командир, становись на постой. Без меня, чтоб и нос за ворота не высовывал! Ясно? Иначе голову оторву!

И не успел я сообразить, что ответить, как под невообразимый визг и лай кривоногих косяцких уродцев и блеяние коз Светлана Ивановна и Стоян преодолели мусорную высоту и скрылись в кукурузных джунглях.

Я вздохнул, ухватился за ремень сумки и поволок ее к калитке. Снаружи все было как раньше.

Белые жестяные чайки на голубых воротах, шиповник у ограды, длинноногие поросли разноцветных мальв у сарая.

Я отворил калитку и шагнул за порожек. И сразу же просто оглох от злобного лая посаженной на цепь беспородной собаки, слегка смахивающей на немецкую овчарку.

Это было уже не то, чтобы незнакомое, но просто-таки чужеродное явление для этого дома. Пять лет назад мне навстречу выкатился бы целый выводок звонкоголосых собачонок: Кнопа, Джеб, Муха и, конечно, отважный сэр Тобиас, размером с пакет молока.

Ну, была будка. Была даже довольно большая собака Джулька, но бегала она, где хотела, и на цепь ее не сажали.

И вдруг вместо этих веселых собачьих лилипутов и Джульки — цепной пес!

Рядом с собачьей будкой — еще одна