Выстрел собянской княжны - Сергей Лавров

Вся картина эта, в бело-черных тонах февральского вечера, охваченная единым взором, навсегда врезалась в память Константина Кричевского. С неприязнью увидал он чуть поодаль, за возами, массивную знакомую фигуру господина Белавина, который, по всей видимости, поначалу шел вместе со всеми, но едва лишь убедился, что княжна всходит на крыльцо полицейской части, тотчас махнул своей тростью-палицей извозчику и ретировался поспешно от греха подальше.

Растолкав праздно глазеющих городовых, Костя протиснулся к самому крыльцу и едва удержался, чтобы не протянуть приветственно руку Сашеньке, подался к ней всем телом в безнадежной попытке что-то поправить и защитить. Она вряд ли заметила его среди чужих мундиров и шинелей, хоть он стоял совсем рядом; была вся неимоверно напряжена и углублена в себя. Взявшись за кованую чугунную скобу двери, остановилась, махнув головой назад, сбросила на плечи капор салопчика так, что тяжелые, черные волосы выскользнули из-под него и разбежались по плечам, открыла всем на обозрение прекрасное юное лицо и оглянулась на покрытые пушистым инеем дерева, заборы, крыши под снежными шапками, с дымящимися трубами, на дальнюю багровеющую полоску заката, предвещающую ветреный день — все охватила огромными, недвижимыми, матовыми, темно-карими глазами. Охватила — и шагнула в душные, теплые, темные сени полицейской части, пропахшие махрой, сыромятной кожей, гуталином, мокрыми портянками и валенками городовых, которые сушили их тут же, на полатях печки, несмотря на запреты начальства. Это были последние ее мгновения на свободе.

— Леопольд Евграфович! — подавляя рвущиеся рыдания в голосе, окликнул шепотом Костя своего добродушного толстяка-начальника. — За что взяли-то?!.

— Да если б сам я знал, Константин Афанасьевич! — негромко прогудел становой пристав, озабоченно моргая маленькими, заплывшими жиром глазками. — Сами изволили пойти! Господин Розенберг, черт его дернул за язык, предложил: «Не угодно ли будет вам пройти к нам в часть для продолжения разговора и выяснения некоторых обстоятельств?». А они и ответили с княжеским гонором: «Угодно, отчего же?!». Не задерживали мы ее, упаси Бог! И что делать теперь, ума не приложу… Неприятностей не вышло бы! Все ж таки княжна!

Тем временем довольный собой Розенберг, пропустив Сашеньку вперед, в свой кабинет, поспешно, со стуком прикрыл за нею двери, точно мышеловку захлопнул, и, оставшись в большой комнате присутствия, стаскивая с плеч шинель, сказал в ответ на последние слова станового пристава:

— Да какая она княжна, Леопольд Евграфович! Где это видели вы, чтобы лица княжеского происхождения, да и просто благородные девицы так изволили выражаться, как мы с вами слышали?! Не каждая базарная торговка на Невском так сумеет! Проходимка и самозванка! Уж вы как хотите, а я ее отсюда не выпущу, пока не дознаюсь, кто она на самом деле!

— По уложению ли поступаете, Михаил Карлович? — неодобрительно спросил становой пристав. — Девица молодая, без отца, без матери, и так под надзором состоит по делу о покушении… По совести ли?

— Уложение предписывает руководствоваться обстоятельствами для соблюдения законности! — поднял Розенберг пухлый указательный палец с тонким колечком. — А совесть что ж… Моя совесть спокойна! Мне давно уже известен моральный облик этой особы! Кричевский! Бумаги номерной для допросов и чернил свежих! Будешь протоколировать! Вас тоже попрошу, милейший Леопольд Евграфович! Нет уж, нет уж, извольте присутствовать! Чтобы потом пересудов не было о моих зверствах!

— Господин Розенберг! — взмолился в отчаянии Константин. — Позвольте предварительно ввести меня в произошедшее… Для правильного в последующем изложения дела! Что стряслось-то?! В чем еще обвиняют ее?

— Хм-хм… — призадумался Розенберг, глядясь в мутное зеркальце на стенке шкапа с бумагами, разглаживая роскошные бакенбарды. — Верно, пожалуй, слог в протоколах будет лучше. Ну так слушай, братец! Навещали мы сегодня с любезнейшим Леопольдом Евграфовичем известного тебе страдальца, а моего сердечного друга Евгения Лейхфельда. Принесли ему гостинцев для поправки здоровья немало, привет от прочих знакомых, обеспокоенных его состоянием, и платок, собственноручно вышитый моей невестой Гретхен, знатной рукодельницей и девушкой высоких душевных достоинств… Не в пример этой… Поддержав ослабленного приятеля всеми силами наших душ, ободрив его словами и личным примером перенесения трудностей, направились мы с Леопольдом Евграфовичем вниз по лестнице, в первый этаж, намереваясь затем зайти в трактир… То есть в присутствие вернуться незамедлительно! Вдруг доносится до наших ушей разговор этой особы с дежурным врачом, милейшим Гейкингом, в выражениях столь оскорбительных, столь скабрезных, что я, мужчина, не осмелюсь вам передать! Таким образом домогалась она свидания с Лейхфельдом, в то время как Евгений однозначно и прямо настаивал, чтобы эту особу к нему не подпускать!

— Кхе-кхе!.. — закашлялся становой пристав. — Это там спутник их, тот мрачный господин все больше разорялся и сквернословил!

— Ну, не знаю, не знаю… — пожал полными плечами Розенберг. — Мне так не показалось. Хотя, может, у них голоса схожи… В общем, врач под столь неприятным для уха воспитанного человека потоком брани согласился ее пропустить, а подозрительного спутника ее мы с господином становым приставом решительно попросили выйти вон, поскольку он лично с Евгением знаком не был. Пробыла она в палате у Евгения недолго, а когда спускалась по лестнице в вестибюль, господин становой пристав совершенно обоснованно, я считаю, предложил ей пройти в полицейскую часть, дабы дать объяснения своему неприличному поведению…

— Кхе-кхе… Позвольте заметить, Михаил Карлович, это вы-с ей предложили…

— Да? Ну, может быть, я теперь уж не упомню… Это неважно, кто именно предложил, но раз она здесь, я намерен решительно поставить все точки над «i»! Мы призваны оберегать спокойствие обывателей обуховских окрестностей и должны дать этой особе понять, что не допустим!.. И не позволим!..

— А спутник-то этот?! — вскричал Костя, изумляясь и ужасаясь ничтожности обстоятельств, приведших Собянскую княжну в узилище. — Его-то что ж вы не попросили пройти?!

— Спутник? — холодно переспросил Розенберг. — А его за что?

— Но вы же сами изволили только что сказать, что он вызывал у вас подозрения!

— Да? Я такое говорил? Не упомню… Пошлите там кого-нибудь посмотреть, он, должно быть, ждет эту особу у крыльца. И довольно об этом! Теперь тебе все известно, Кричевский, пора нам заняться делом! Прошу, господа! Правосудие не терпит проволочек!

Трое мужчин друг за другом вошли в темный кабинет: впереди Розенберг с лампой в руке, поднятой над головой, точно пылающий факел истины, за ним пыхтящий от смущения становой пристав, за ним — не смеющий глаз поднять Костя Кричевский, с бумагами, пером и чернильницей, сердце которого просто разрывалось от горя.

— Хотел бы я посмотреть, как наш умник выпутается! — улучив момент, шепнул становой пристав на ухо Кричевскому. — В чем ее обвинять-то сверх того, что и так есть? Как подаст она жалобу обер-полицмейстеру или, того хуже, самому государю!..