Избранные произведения - Лайош Мештерхази

хоть два человека, мы бы присоединились к ним и тогда не так бросались бы в глаза.

Мы шли уже возле собора вдоль крутой насыпи по набережной, когда снова завыла сирена. На этот раз выла она протяжно три раза — один за другим. Мы знали — это сигнал не только для тюремщиков. Была поднята на ноги городская полиция, все постовые на улицах, на железнодорожной станции. Я остановился как вкопанный. Железнодорожная станция…

Недалеко от нас была пристань. Ох, если бы теперь пришел пароход! Но ни слуху ни духу. Кассовая будка закрыта, вблизи ни души… К тому же документы. До тех пор, пока мы не дойдем до станции и не получим от товарищей паспорта, мы, собственно говоря, те, кого ищут: беглецы. И если будут проверять, то мы сможем показать лишь «тюремный листок», его и при обыске все равно нашли бы. На нем стояла дата ареста, только не того дня, когда нас схватили, а того, с которого снова стали считать подследственными, была указана и причина ареста: «неоднократные убийства».

Мы на мгновение остановились, не зная, что предпринять. Опять завыла сирена. В горле пересохло.

— Нам нельзя идти на станцию, — прошептал я.

Это была правда. Ведь подняты на ноги все жандармы! Полицейским кордоном было уже окружено здание вокзала, у каждого проверяли документы. В город пробираться тоже невозможно.

Бела выронил из рук сумку и без сил опустился на землю. Я вздохнул и сел около него.

Мы смотрели на воду, на чудесную вольную воду — бежит она через страны, через границы, в море…

Но недолго мы сидели так, недолго раздумывали. Да и действительно не о чем было долго размышлять. Через город на станцию мы уже пройти не сможем, это ясно! Не нужно и пробовать! Может быть, возвратиться в тюрьму? Прийти и сказать: «Вот, вернулись, честь имеем доложить, убежали, ваше благородие…» Но что нас ждет? Зверское избиение и темная одиночка до пятницы. И в пятницу, на суде, услышать, что мы «неоднократные убийцы». А в субботу утром останется только самим всунуть шею в петлю палача.

Нет, обратного пути нет, нужно идти дальше!

Это, однако, труднее, чем мы думали. В плане нашем была допущена ошибка. Но ведь еще не все потеряно. До Ноградверёце часа два ходьбы, не больше. Ну, если прикинуть на жару да на окольную дорогу, то самое большее три.

Путь я мысленно много раз представлял себе, так как изучил его по карте. От станции направо, через деревню, к оврагу, а там узкоколейка ведет к шахте… Я знал, где нужно свернуть в лес, в каком месте маленький ручеек, мельница, и примерно на каком расстоянии от мельницы находится дом лесника, где ждет нас тесть маркшейдера. Ждет нас…

Мы скажем ему пароль… Сможем поесть, отдохнуть, сможем выпить много-много свежей, холодной воды! Сможем умыться, полежать немножко… О блаженство, но как далеко все это!

А погоня совсем близко. Вперед!

Маленький город Вац, но попробуйте обойти его по раскаленной дунайской набережной, под палящими лучами солнца. И обойти так, будто вы прогуливаетесь. Правда, люди нам не попадались, но теперь уже где-нибудь на смотровой вышке стоит часовой и… Он уже видит нас, вот-вот закричит… Может быть, он уже поднимает винтовку к плечу… У меня мурашки забегали по спине от такой мысли. Вперед!

Я слышал, что на воде собаки теряют след. Поэтому мы с Белой, выбрав место помельче, вошли в реку. Первое время это было очень приятно: вода охлаждала ноги, по крайней мере до щиколоток. Зато потом стало хуже. Это мы уже почувствовали, пройдя первые километры от реки. Намокшими ботинками мы натерли себе ноги. Вот еще горе! Только этого сейчас не хватало!

Но на нашу долю выпала не только беда, но и радость: Ноградверёце оказался довольно близко. Добрались мы скоро, хотя шли и не по шоссе. А наши преследователи теперь наверняка уже организовали погоню, использовав всё: автомашины, мотоциклы, повозки.

Через виноградники и фруктовые сады мы обошли деревню и вышли на проселочную дорогу. Если встречались с кем-нибудь, здоровались, как приличествует, прохожие охотно отзывались. И, когда нас один раз спросили, куда мы идем, и мы ответили, что в шахту, на работу, нам даже показали путь.

В деревне колокол прозвонил еще только двенадцать часов, а мы уже углубились далеко в тенистый узкий овраг. У колодца утолили жажду, отдохнули малость, вымыли лицо.

В лесу стояла тишина. На дороге ни души. По узкоколейке тоже не было движения. С нами происходило то, что бывает обычно после испуга или волнения — напряжение сменилось хорошим настроением, мы развеселились, даже запели. Бела вдруг больно ущипнул меня за руку.

— Ты что, с ума сошел? — Я уже приготовился дать ему пощечину.

— Это правда? Скажи, не снится это нам? Мы идем по лесу свободно?

Я простил ему все, когда увидел его сияющее лицо.

— Эх, ты! Вот видишь. А как ты испугался в последний момент… Но подожди, здесь должна быть где-нибудь лесная тропинка, которая ведет в мельнице. Может быть, мы ее не заметили.

— Слушай, отдохнем, потом пойдем, кого-нибудь спросим.

— Не очень-то спрашивай! Утром в газете уже появится приказ о нашем розыске и описание нашей внешности. В шахте еще можно будет остановиться, там много людей ходит, но сейчас лучше бы никого не встречать.

— Утром? — Он засмеялся. — Утром мы уже будем по ту сторону, дружище! Уже будем там!

Бела был рад, что мы идем в Чехословакию. Ведь он родился там и знал чешский язык. Мне тоже это было кстати, хотя я из славянских языков в ту пору еще никакого не знал, зато умел говорить по-немецки. Наконец мы набрели на лесную дорожку. Здесь мы могли бы немножко отдохнуть, но теперь уже Беле не сиделось.

— Мне бы скорее узнать, как там будут звать нас, — сказал он смеясь. — Тебе не интересно? Хорошие документы в кармане — это главное. По нашему подсчету, отсюда только пятнадцать минут до дома лесничего, не так ли?

Пятнадцать минут, но по тяжелой, круто поднимающейся дороге.

А у нас уже голова кружится оттого, что пуст желудок. Ведь подумать только, боже мой, как мы смертельно устали, как переволновались. А ели ведь только в шесть часов утра жидкую похлебку… Еще в камере… Не верится прямо… Вперед, на гору! Теперь уже раз-два — и будем там.

В это время наши ботинки высохли и стали, как камень. Натертые ноги саднили. То Бела жаловался на ботинки, то я их