Мотив омелы - Хлоя Лиезе

маленьким сеансом сближения, я высвобождаюсь из объятий Элая и направляюсь в комнату отдыха, чтобы повесить пальто. Их беседа продолжается без меня, и к тому времени, когда я возвращаюсь, они выглядят давними приятелями, разворачивают праздничные тарелки с печеньем (которые я заказала для сегодняшнего мероприятия, так как была слишком измучена, чтобы печь) и спорят о вредном воздействии сахара на организм.

Я громко прочищаю горло. Они смотрят на меня.

Постукивая по своим наручным часам, я выгибаю бровь, идеально подражая Джонатану. Уголок его губ приподнимается, прежде чем он прикрывает рот рукой и прочищает горло.

— Как в зеркало посмотрел, — говорит он.

Я показываю ему язык.

— Вот так я уже не делаю.

Игнорируя Джонатана, я поворачиваюсь к своему бывшему лучшему другу, ставшему предателем, и говорю ему:

— Тридцать минут до начала, Элайджа.

Мой телефон начинает вибрировать в кармане платья, когда Элай и Джонатан возвращаются к болтовне. На самом деле, я запоздало осознаю, что он вибрировал уже какое-то некоторое время. Извлекая его, я чувствую, как мои плечи напрягаются. Очередное сообщение с незнакомого номера. Но я знаю, кто это.

«Ты получила цветы?»

«Я хочу поговорить».

«Пожалуйста, Габби. Прошло шесть месяцев. Разве ты не можешь дать мне ещё один шанс?»

— Что такое? — спрашивает Элай, наблюдая, как я сжимаю телефон до побеления костяшек пальцев.

Я качаю головой, блокируя номер, затем засовываю телефон обратно в карман платья.

— Ничего. А теперь прошу меня извинить. Мне нужно поговорить с мистером Фростом.

Проходя мимо Джонатана, я указываю пальцем в сторону комнаты для персонала. Джонатан что-то бормочет себе под нос, затем следует за мной.

Дойдя до арочного прохода, ведущего на кухню, я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему лицом. Он отрывает взгляд от моей задницы. У него хватает такта выглядеть немного смущённым, и на его щеках появляется румянец.

— Закончил? — спрашиваю я.

Он отводит взгляд.

— Я не хотел… — он прочищает горло, теребя воротник. — У тебя мишура на…

— А, — я ощупываю себя сзади, и вот оно, симпатичная полоска серебряной мишуры, прилипшая к моей заднице. Я снимаю её и тоже прочищаю горло. — Ладно. Хорошо. Вернёмся к делу. Мне нужна твоя помощь с мероприятием и автограф-сессией после этого.

Джонатан выгибает бровь и прислоняется плечом к стене, скрестив руки на груди.

— Моя помощь в проведении мероприятия, которое диспропорционально увеличит твои продажи, — он прищёлкивает языком. — Дохлый номер, Ди Натале.

— Джонатан, — я подхожу ближе, понижая голос. — Пожалуйста. Мне нужен кто-то, кто будет держать толпу в узде. Родители могут быть чванливыми говнюками.

Он наклоняется и говорит:

— Я знаю. Вот почему я не утруждаю себя попытками иметь с ними дело.

У меня вырывается рычание.

— Я обещала Элаю, что ты позаботишься об этом и дашь пинка любому, кто переступит черту.

— И это моя вина? — Джонатан опускает взгляд и достает из кармана телефон, который раз за разом пиликает.

— Джонатан, это не может подождать?

— Ты настоящая лицемерка, Габриэлла, учитывая, что ты только минуту назад проверяла свой телефон, — он хмуро смотрит на экран, вытирая лоб свободной рукой. Я замечаю, что его лицо влажное, как будто он вспотел. Его рука немного дрожит.

Всего на мгновение моё сочувствие берёт верх над раздражением.

— Ты в порядке?

— Нормально, — огрызается он, убирая телефон в карман, затем проходит мимо меня к вешалке для одежды.

Я разеваю рот, поворачиваясь и следуя за ним.

— Мы же разговариваем.

— Разговор окончен, — он расстегивает свою сумку-мессенджер, где лежит ноутбук, в который он вечно утыкается, когда клиентов нет поблизости. У него есть защитное покрытие на экране, так что я ни хрена не вижу. Поверьте мне, я пробовала. Взвалив сумку на плечо, он врывается в бухгалтерию и с глухим стуком захлопывает за собой дверь.

Опешив, я стискиваю зубы и смотрю в потолок. Ирония из ироний, мы стояли под омелой.

— Габриэлла! — зовёт Элай.

— Что? — я спешу обратно в главную комнату и вижу Элая. Он сидит в кресле, которое я поставила у газового камина, и держит в руке печенье в форме снежинки. Рядом с ним гигантская стопка «Раскрась Свои Чувства».

— Боже милостивый, — произносит он в равной степени с ужасом и благоговением, когда видит, сколько экземпляров ждут его подписи. — Это много.

Улыбаясь, я протягиваю ему пригоршню тонких черных фломастеров.

— Приготовьтесь раздавать автографы, мистер Голдберг.

Он смотрит в окно магазина на растущую очередь снаружи и бормочет:

— Я надеюсь, что сегодня на матче будет тройной овертайм.

— Зная мою удачу, Элай, так и будет.

***

Несмотря на моё ворчание по поводу этого вечернего хоккейного матча, я не могу удержаться от улыбки, когда мы входим и впервые видим арену. Мне нравится атмосфера — скрежет лезвий по льду, холодный, сухой воздух, наполняющий мои лёгкие.

Волна счастья захлестывает меня, когда я поднимаю телефон, делаю снимок, а затем отправляю его своим родителям.

Я: Почему на каждом хоккейном катке царит одна и та же волшебная атмосфера?

Мой телефон тут же издаёт сигнал.

МАМА: То ощущение, когда отмораживаешь задницу, вдыхая запах потных тел и прелой хоккейной экипировки?

ПАПА: Ты имеешь в виду ощущение приятной прохлады, когда любуешься великолепными образцами потеющей спортивной славы?

ПАПА: Твоя мама только фыркнула в ответ на это. Я оскорблён.

МАМА: Я заглажу свою вину позже.

Меня передёргивает. Они стопроцентно сидят на противоположных концах дивана и поддевают друг друга ногами, пока пишут это.

Я: Прекратите флиртовать в семейном чате. Это отвратительно.

МАМА: Я закончила, обещаю.

ПАПА: Кто играет, малыш?

Я:Парень Элая. Он в местной лиге5.

ПАПА: Эти ребята довольно опытные. Должно быть, интересно зрелище. Что вызвало у тебя желание пойти?

Я: Элай. Он оказал мне неплохую услугу на работе, так что я возвращаю ему услугу, выступая учебником по хоккею.

Элай берёт меня под локоть, когда мы начинаем подниматься на трибуны, а я сосредотачиваюсь на том, чтобы попрощаться с родителями. Как только он приводит нас к нашим местам, я убираю телефон в карман.

— Извини, застряла в семейном чате.

— Всё нормально, — сидя рядом со мной, он осматривает арену и улыбается, когда замечает Люка. Его улыбка превращается в гримасу, когда Люк вминает другого парня в бортик. — Я не могу поверить, что твой отец занимался этим. Он самый большой плюшевый мишка на свете, а хоккей такой…

— Жестокий вид спорта? — я пожимаю плечами. — Да, это так.

Мой отец, Николай Соколов — один из величайших нападающих, когда-либо игравших в эту игру. На катке он всегда был чистым, пламенным голодом; но вне игры он есть и всегда