Выбор по Тьюрингу - Гарри Гаррисон

– А что ты делаешь?

– Я математик.

– Двенадцать плюс семь равно девятнадцати, как в школе?

– Начинается все с этого, а дальше становится гораздо сложнее и интереснее.

– Например, как?

– Например, после арифметики идет геометрия. А потом начинается алгебра, а потом дифференциальное исчисление. Есть еще теория чисел, но она немного в стороне от главной линии развития математики.

– А что такое теория чисел?

Лицо мальчика было так серьезно, что Пэдди улыбнулся и хотел перевести разговор на другую тему, но передумал. Брайан постоянно удивлял его какими-то неожиданными высказываниями. Похоже, он был способный парнишка и верил, что понять можно все, надо только правильно задать вопрос. Но как объяснить восьмилетнему мальчику хотя бы основы высшей математики? Впрочем, можно начать с малого.

– Ты знаешь, что такое умножение?

– Знаю. Это здорово – вроде как 14 умножить на 15, и получается 210, потому что это значит – 6 раз по 35 или 5 раз по 42.

– Ты уверен?

– Точно. Потому что это все равно что умножить 2 на 3, потом на 5 и на 7. Мне нравится цифра 210, потому что она сложена из четырех разных крепких чисел.

– Крепких чисел? В Ирландии есть такой термин?

– Нет. Я это сам выдумал, – гордо сказал мальчик. – Крепкие – это такие числа, у которых нет никаких частей. Как 5 или 7. Есть и большие – 821 или 823. Или 1721 и 1723. Из тех, что побольше, многие идут парами вроде этих.

Только теперь Пэдди сообразил, что крепкими Брайан называет простые числа. Откуда восьмилетний мальчик мог узнать о простых числах? Разве в таком возрасте их этому учат? Он не мог припомнить.

Был уже двенадцатый час, когда Долли выключила телевизор. Она обнаружила Пэдди на кухне – он сидел с потухшей трубкой, глядя невидящими глазами в темноту.

– Я иду спать, – сказала она.

– Ты знаешь, что как будто сделал Брайан? Сам, без посторонней помощи. В восемь лет. Он открыл простые числа. И не только – он, похоже, придумал несколько довольно удобных способов их отыскивать.

– Он очень серьезный мальчик. Никогда не улыбается.

– Ты меня не слушаешь. Он очень умен. Больше того – у него врожденные способности к математике, каких нет у большинства моих студентов.

– Если ты так считаешь, скажи в школе, пусть ему устроят тесты и определят коэффициент интеллектуальности. Я устала. Утром поговорим.

– Эти тесты слишком ориентированы на определенное культурное окружение. Может быть, позже, когда он поживет здесь некоторое время. Я поговорю с его учителями, когда поведу в школу.

– Только не смей это делать в самый первый день! Ему надо сначала привыкнуть, освоиться. А тебе пора подумать о своих собственных студентах. Завтра в школу поведу его я. Вот увидишь, все будет прекрасно.

Школу Брайан сразу возненавидел. С самой первой минуты. И толстого чернокожего директора – его тут называли принципалом. Все здесь было не так. Непривычно. И все смеялись над ним, с самой первой минуты. А начала учительница.

– Вот здесь будет твое место, – сказала она, неопределенно махнув рукой в сторону ряда столов.

– Третее?

– Да, третье. Только произнеси правильно – «третье». – Она с деланной улыбкой подождала его ответа, но он молчал. – Скажи «третье», Брайан.

– Третее.

– Не «третее», а «третье». У тебя получается «треть ее». Треть кого?

И тут все дети разразились ехидным хохотом. «Треть кого?» – шептали они ему в спину, как только учительница отворачивалась. Когда зазвонил звонок и урок кончился, Брайан вышел в коридор вместе со всеми, но не остался там, а пошел прочь от школы, прочь от них всех. Он шел и шел не оглядываясь.

– Так кончился его первый день в школе, – сказала Долли. – Убежал после первого же урока. Принципал позвонил мне, и я ужасно перепугалась. Уже стемнело, когда полицейские отыскали его и привели домой.

– А он сказал вам, почему это сделал? – спросила доктор Снэрсбрук.

– Ну нет, он был не такой. Или молчит как рыба, или проходу не дает со всякими вопросами, только так. И никакой общительности. Можно сказать, что у него был один-единственный друг – его компьютер. Казалось бы, этого ему должно по горло хватать за время занятий в школе – там же теперь везде компьютеры, вы знаете. Но нет. Придет домой – и опять за свое. И не то чтобы играть в какие-нибудь игры: нет, он сочинял программы на «лого» – это язык, которому их учили в школе. И очень хорошие программы, так говорил Пэдди. Обучающиеся программы, которые сами писали программы для себя. У Брайана всегда была какая-то особая тяга к компьютерам.

Выйдя из операционной, доктор Снэрсбрук увидела, что ее ждет Беникоф.

– У вас есть свободная минута, доктор?

– Да, конечно. Можете рассказать мне, что там у вас происходит.

– Мы можем поговорить об этом у вас в кабинете?

– Хорошая мысль. Я завела себе новую кофеварку и хочу ее опробовать. Ее только утром привезли и установили.

Беникоф закрыл за собой дверь кабинета, повернулся и удивленно поднял брови при виде машины, сверкавшей бронзовыми частями.

– Вы как будто сказали, что она новая.

– Новая для меня. Этому фантастическому сооружению не меньше чем девяносто лет. Таких теперь больше не делают.

– Еще бы!

Кофеварка была высотой почти в два метра – внушительный набор сверкающих кранов, трубок, болтов, цилиндров, и все это венчал сидящий наверху бронзовый орел с распростертыми крыльями. Доктор Снэрсбрук повернула кран, и раздалось громкое шипение пара.

– Вам черный или с молоком? – спросила она, насыпая ароматный молотый кофе в сетку с черной ручкой.

– Черный, и капельку лимонного сока.

– Вижу, вы в этом кое-что понимаете. Только так его и надо пить. Слышно что-нибудь о похитителях?

– Нет, но сложа руки мы не сидели. ФБР, полиция и еще десяток разных служб занимаются расследованием круглые сутки. Прослежены все возможные нити, тщательно изучены малейшие подробности событий той ночи. И несмотря на это, со времени нашего последнего разговора не обнаружено ничего такого, о чем стоило бы рассказать. Прекрасный кофе. – Он сделал еще глоток и подождал, пока она не нальет себе. – К сожалению, это все, что я вам могу сообщить. Надеюсь, что у вас с Брайаном новости получше.

Эрин Снэрсбрук поглядела на дымящуюся черную жидкость и положила еще ложку сахару.

– В сущности, то, что он еще жив, – уже хорошая новость. Но порванные нервы с каждым днем все больше разрушаются. Я пытаюсь обогнать время – и до сих пор не знаю, удается это мне или нет. Вы знаете, что когда нервное волокно отмирает, остается что-то вроде полой трубочки. Вот почему я имплантировала мозговые клетки эмбрионов – чтобы они проросли и заменили эти волокна. Кроме того, машина-манипулятор вводит в трубочки малые дозы стимулятора роста нервных клеток – гамма-НГФ, чтобы стимулировать рост аксонов эмбриональных клеток. Этот метод разработали в 1990-х годах, когда искали способ лечить повреждения спинного мозга, – до того они всегда приводили к неизлечимому параличу. А теперь мы пользуемся им для лечения повреждений головного мозга. И еще один препарат – СРС, он ингибирует тенденцию зрелых клеток мозга противостоять вторжению новых нервных волокон, пытающихся установить новые связи.