Компрессия - Сергей Малицкий

– Не все так просто, Борник, – отчего-то с сожалением проговорил Кидди.

– Да уж чего за простотой-то гоняться? – ухмыльнулся Борник и почесал закутанные в ткань культи. – Я жить хочу, майор. Жить. Как человек жить! Как думаете, успею еще? А если успею и настругаю мальцов с десяток, простится мне перед Богом частица моих пакостей? А что касается компрессии, мерзавец мне этот не понравился. Котчери. Он в капсулу эту нашего брата укладывает так, словно консервы закатывает. Оно, конечно, очень может быть, что мы другого подхода и не заслужили ни разу, только поверьте мне, майор, он вас так же закатывать будет. Или ерунду у нас бормочут, что и вы на недельку в этот домик в степи отправитесь?

– Не ерунду, – задумчиво пробормотал тогда Кидди. – Личное тестирование необходимо.

– Все на себе испытываете? – с одобрением ухмыльнулся Борник. – За это вас и уважают на зоне, майор.

17

– Просто, – утомленно вздохнул Билл. – Уснуть просто. Повторяю еще раз. Вы кладете под язык утвердитель, откидываетесь на спинку шезлонга и закрываете глаза.

– И засыпаем? – с сомнением понюхал утвердитель Кидди.

– Я плохо засыпаю, – пробурчал Миха, вытащил волоконце, неловко уложил его под язык, скорчил недовольную гримасу и закрыл рот.

– Это легко! – бодро прокашлялся Стиай. – Главное – под язык, а не наоборот!

– А если дождь? – поежилась Моника. – Как мы проснемся? Ведь дождь – это не испуг?

– Проснуться легко, – прищурился Билл. – Я объясню… там. А что касается дождя, не беспокойтесь, Сиф спит очень чутко. Она почувствует и легко сломает любой сон.

– Что значит «сломает»? – не понял Кидди.

– Тс! – прошелестел Билл, сунул утвердитель под язык и вжался, закрыв глаза, в спинку кресла.

Сомкнул толстые губы Стиай. Закрыла глаза Сиф. Засопел рядом Миха. Кидди еще помял прозрачный отрезок, снова понюхал его, покатал между пальцами, откинулся назад и положил в рот. Утвердитель тут же начал таять, как полоска льда. «Лед не бывает полосками», – поправил себя Кидди и стал смотреть в небо, думая, следует ли ему закрывать глаза или нет. Он моргнул, чувствуя, что веки тяжелеют, но небо не менялось. Все те же облака ползли со стороны океана куда-то в глубину материка, чтобы или пролиться дождями, или просто пересечь несколько тысяч километров суши, ободрать бока над далекими горами и снова скрыться над океаном. Правда, уже другим. Кидди снова моргнул, снова, небо помутнело, хотя облака были все те же, вот уже и ветер показался жарким, Кидди зажмурился, хотел смахнуть с плеча плед, но не нащупал его, так же как и подлокотников кресла. Внезапно он понял, что сидит на песке.

Это не могло быть сном. Независимо от того, что Кидди никогда не видел снов, если не считать снами короткие мгновения, в которых он проваливался в распахнутую бездну и до утра глох в кромешной темноте, это не могло быть сном. Скорее сном был недолгий пикник на берегу океана, складные кресла, дом на стальных спицах, совершенная Сиф, несчастная Моника, улыбчивый и отчего-то в последние мгновения неприятный старик с прозрачными корешками в пакетах. Там был сон, а здесь твердая, отчетливая явь, оставляющая отпечаток каждой песчинкой, врезавшейся Кидди в ладонь.

Он оторвал взгляд от неба, которое вдруг стало странно белесым, хотя облаков в нем не оказалось, повернулся, зажмурился от слепящих лучей солнца, только начинающего взбираться по небосклону, и внезапно почувствовал все сразу – и жар светила, и сухость воздуха, и ощутимый холод, который все еще таился в песке, но стремительно таял и улетучивался. Смазанная далеким расплывчатым горизонтом рыжая равнина лежала волнами, словно смятое одеяло, но дальше, там, где она соединялась с выцветшим небом, мутной, вероятно непроходимой стеной высились горы. Гораздо ближе, в километре или в двух, резкими тенями выделялись то ли развалины, то ли груды камней; перед ними растопырило черные ветви мертвое дерево или что-то напоминающее мертвое дерево, а дальше, направо, налево, вперед, назад – ничего. Только песок.

Кидди облизал сухие губы, недоуменно оглянулся. Сейчас, в эту самую минуту, он был уверен, что Билл дал им наркотик. Кидди никогда не слышал о подобных видениях, но счесть происходящее сном – не мог. Окружающий его пейзаж был не просто реальностью, он был гораздо реальнее всего, что когда-либо видел Кидди. Или его чувства обострились до предела?

Кидди встал, поднял воротник куртки, хотя возникло желание немедленно ее снять, но все говорило о том, что еще пять – десять минут под жаркими лучами и неприкрытая кожа сползет клочьями.

Вокруг не было никого.

На мгновение Кидди испытал ужас. Жажда донимала все сильнее. Светило не оторвалось от горизонта и на ладонь, а уже становилось трудно дышать. Закричать мешало только одно: Кидди был почти уверен, что где-то рядом находится невидимый наблюдатель, который только и ждет от него проявления слабости, паники, трусости. Не о трусости ли Билл говорил только что? Кидди коснулся чиппера, но он лежал на запястье бесполезным украшением. Контакт не появился, голос диспетчера опекунства не прозвучал.

«Успокойся, – сказал себе Кидди. – Умереть тебе никто не даст. Если это сон, то чиппер и не должен работать. С чего это он должен работать во сне? Точнее так: он может работать во сне, а может и не работать. Это ничего не значит. Главное, что он работает там, наяву, на руке спящего Кидди, на моей руке. С ним ничего не может случиться. Он не может сломаться, не может слететь с запястья. Главное в том, что сплю я или действительно отправился в какое-то странное путешествие, но мое тело осталось на месте, в кресле, на моей руке чиппер, и любые изменения давления, пульса, температуры, любые сколько-нибудь серьезные сбои в работе организма немедленно вызовут тревогу, и вскоре возле тела появится спасательная служба опекунства. Точно так! Еще в академии Миха несколько раз забывал переключить чиппер перед сауной, и всякий раз это заканчивалось прибытием медицинского патруля».

Кидди усмехнулся воспоминаниям, но тут же ясно представил себе берег океана, дом Билла и почему-то пустые кресла. Ужас вновь заколол в сердце, Кидди расстегнул куртку и быстрым шагом направился к развалинам, досадуя, отчего же он не просыпается, как обещал Билл? Или он недостаточно испуган?

Добраться до развалин оказалось непросто. Ноги то вязли в песке, то ступали по твердой корке. То и дело Кидди ловил себя на ощущении, что песок шевелится, струится, словно там, в глубине, перемещались какие-то тела, что-то дышало в толще песка и даже неслышно переговаривалось, ухая и скрипя. Порой он даже останавливался, замирал на месте, вглядывался под ноги, но если и видел какое-то движение, то им неизменно оказывался бег уносимых ветром песчинок. Ложбина сменяла ложбину, солнце уже не пекло, а обжигало, и Кидди вынужден был вытащить из-под куртки рубашку и замотать ею голову. «Глупо, глупо, глупо», – монотонно повторял он себе под нос, высвистывая в такт какую-то мелодию и чувствуя, что песок стремительно нагревается и скоро прожжет подошвы ботинок насквозь. Два километра обратились пятью. Не раньше чем через час в стороне осталось дерево, которое вблизи больше походило на обугленный остов строительного механизма, развалины приблизились настолько, что были отчетливо различимы какие-то арки, колонны, обвалившиеся стены. Раскаленный песок уже, казалось, изменил цвет, когда Кидди наконец добежал до почти утонувшего в нем обломка стены и нырнул в спасительную тень. Тяжело дыша, он прислонился к камню и тут же упал на руки. Стена успела прогреться насквозь. Кидди стянул с головы рубашку и уставился в небо. Мучительный страх забился в груди и висках, заныл в коленях, но он вновь не проснулся! Еще часа три-четыре, и светило доползет до зенита. Лучи упадут вертикально вниз, и жалкие обломки камня не спасут Кидди. Только он не дотянет до полудня. Он погибнет раньше, потому что уже теперь не может не только стоять, он не может дышать. Горячий воздух обжигает глотку, высушивает его изнутри!