Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы - Константин Михайлович Симонов

несколько раз замечал, как вы смотрели на меня с состраданием. Но вы ошибаетесь, я не несчастен. У меня есть другое счастье. Мир еще далеко не так хорошо устроен, как мне этого хочется. И я буду иметь честь и счастье бороться за это до дня своей смерти. Ну и довольно! Не сердитесь на меня. Мне очень не хочется больше говорить об этом.

Божена. Хорошо, не будем.

Пауза.

Я вам буду петь.

Входит Мачек.

Мачек. Пришлось разрезать ему оба сапога сверху донизу. Все-таки чертовы свиньи эти немцы!

Божена. Юлий, сядьте за рояль.

Мачек. Зачем?

Божена. Я буду петь. Играйте вот это. (Показывает одним пальцем.)

Мачек берет аккорд.

Нет, не то. Не надо! Лучше вот это. (Протягивает Мачеку ноты.)

Мачек играет.

Божена (после долгой паузы запевает).

Под каштанами Праги

Мы сидели с тобой,

И каштаны над нами

Осыпались листвой.

Было все уже в прошлом,

Как сухая листва,

В пожелтевшую реку

Осыпались слова.

(Вдруг оборвав песню, Петрову.) Что вы молчите?

Петров. Я слушаю вас.

Божена. Нет, вам это не нравится… Я знаю. (Мачеку.)

Перестаньте же играть!.. (Петрову.) Я спою вам вашу… русскую. Мне пела ее Маша в лагере… Юлий!

Мачек. Я не знаю этой песни.

Божена. Это просто. Вот. (Из-за плеча Мачека одним пальцем подбирает аккомпанемент. Поет.)

Мачек аккомпанирует.

Однозвучно звенит колокольчик,

И дорога пылится слегка,

И уныло по ровному полю

Разливается песнь ямщика.

Столько грусти в той песне унылой,

Столько грусти в напеве родном,

Что в душе моей, хладной, остылой,

Разгорелося сердце огнем.

И припомнил я ночи другие,

И родные поля и леса,

И на очи, давно уж сухие,

Набежала, как искра, слеза.

Долгое молчание.

Тихий (приоткрыв дверь). Пап полковник, подите сюда! Посмотрите, что они сделали с ним!

Петров (Божене). Простите. (Уходит.)

Мачек (берет несколько бешеных аккордов. Встав и с треском захлопнув крышку рояля.) На этот раз все! Что же будет дальше?

Божена. Ничего. Послезавтра он уедет, даже не узнав, что я его люблю. Не ревнуйте! Я никогда не буду ни его любовницей, ни его женой.

Мачек. Вот мое последнее слово: вы будете моей женой, но завтра же – ни днем позже!

Божена (очень спокойно, устало). Вы опять ничего не поняли, Юлий. Ровно ничего. Я никогда не буду вашей женой.

Мачек. Но вы же когда-то согласились быть моей невестой.

Божена (все так же спокойно). Это было при немцах. Тогда было тихо, как в гробу. Мне было все равно. Я, кажется, вас опять обидела. Простите, я совсем не хотела.

Пауза.

Юлий, я увидела другой мир, других людей, совсем других людей…

Мачек. Русских?

Божена. Нет, почему только русских? Разных людей.

Мачек. Где? В концлагере?

Божена. Да. Если хотите, это началось именно там. Людей, таких непохожих на вас, таких других… И если я все-таки останусь им чужой, если я не попаду в этот другой мир, то лучше завтра умереть у его дверей, чем тридцать лет тосковать рядом с вами и мучить вас. Вы слышите, как спокойно я говорю? Потому что это все правда. Верните мне мое слово и простите меня. И прощайте.

Мачек. Вы никогда не пожалеете об этом?

Божена. Простите – никогда.

Мачек. Прощайте. (Уходит.)

Божена. (вслед ему). Прощайте.

Долгое молчание. Входит Петров.

Петров. У вас есть нашатырный спирт?

Божена. Да. (Роется в стеклянном шкафчике.) Вот!

Петров. Пан Тихий!

Тихий (приоткрыв дверь). Есть?

Петров (передавая ему флакон). Возьмите.

Тихий скрывается.

Божена. Что там случилось?

Петров. Он ослабел. После ванны, пока мы его одевали, ему стало дурно. Вот и все. Ему полчаса придется посидеть здесь, отдохнуть. Ничего?

Божена. Зачем вы спрашиваете?

Петров. А где пан Мачек?

Божена. Он ушел.

Пауза.

Просто ушел. Ему было пора уходить…

Петров. Я не думал, что вы так поете.

Божена. Как?

Петров. С душой.

Божена. Вас удивило, что у меня есть душа?

Петров. Такая большая – да.

Входит Тихий, поддерживая Джокича.

Тихий. Садись. У тебя по-прежнему скверный характер. (Петрову.) Когда его в Мадриде ранило в грудь, он тоже молчал до тех пор, пока не свалился с ног.

Джокич. Довольно о Мадриде! Как бы там ни было, тогда нас разбили. Прах мертвых антифашистов всего мира лежит в земле Испании и взывает к мести.

Пауза.

А все-таки трудно удержаться от воспоминаний. Хотя пани Божене, кажется, скучно от них?

Божена. Почему вы так думаете?

Джокич. Вы вздохнули. А ты помнишь, Богуслав, как мы с тобой увиделись впервые?

Тихий. По-моему, это было в феврале или марте тридцать седьмого года.

Джокич. Это было семнадцатого февраля, ровно в шесть вечера. Мы сидели в окопе и ждали атаки мавров. Ты и еще семь человек пришли к нам на подкрепление. «Который час?» – спросил ты у меня. «Шесть, – сказал я, – сейчас мавры начнут атаку». – «Разве они такие точные?» – спросил ты. «Они – нет, – сказал я, – но их немецкие инструкторы – да. Заряди пулемет». И через минуту они пошли в атаку, и мы стояли в окопе и пели…

Тихий (запевает).

Пусть не здесь мы родились. Так что же?..

Пусть далеко от дома Мадрид,

Но ведь сердце в нас бьется все то же,

То же знамя над нами горит.

Помнишь?

Джокич. Еще бы! (Поет.)

Не даем и не просим пощады.

Не затем собирались мы тут.

Петров (присоединяясь).

Там, где встала седьмая бригада,

Смерть фашистам, они не пройдут!

Божена. Подождите, я подберу. (Подходит к роялю, берет несколько аккордов.) Так?

Петров. Ниже.

Божена. Так?

Петров. Нет, еще ниже. Резче! Когда вы берете эти низкие ноты… представьте себе, что у вас хриплый голос… Жара… Атака…

Божена (берет аккорд). Так?

Петров. Так. (Запевает.)

К нему присоединяются остальные.

Не затем мы оставили где-то

И невесту, и старую мать,

Не затем, чтоб, проехав полсвета,

Хоть на четверть шага отступать.

Божена аккомпанирует. Наверху появляется Грубек, за ним Франтишек.

Нас немного, но если нам надо,

С нами мертвые рядом пойдут.

Там, где встала седьмая бригада,

Смерть фашистам, они не