Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

Керенский рассказывал: «Первые два дня наступление развивалось крайне успешно. Мы взяли в плен несколько тысяч солдат и захватили десятки полевых орудий. На третий день продвижение застопорилось. Донесение командира 11-й армии генерала Эрдели дает достаточно точное представление о том, что случилось: «…Несмотря на наши успехи, достигнутые 18 и 19 июня, которые могли бы поднять боевой дух солдат и вдохновить их на дальнейшее наступление, в действительности в большинстве полков никакого воодушевления не наблюдалось, а в некоторых возобладало убеждение, что задачу свою они уже выполнили и нет смысла продолжать далее наступление»[1619].

Восьмая армия Корнилова, стоявшая на левом фланге Юго-Западного фронта, вступила в дело 23 июня, нанося удар на Галич, и добилась большего успеха. «Это направление генерал выбрал сам, проигнорировав приказ Верховного главнокомандующего А. А. Брусилова наступать на Рогатин, атаку Галича Корнилов счет более выигрышной, и не просчитался. За шесть дней 8-я армия продвинулась на 18 верст, отбросив 7-ю австро-венгерскую армию и спешившие ей на помощь германские резервы, взяла в плен 834 офицера и 35 809 солдат противника, захватила 121 орудие, 99 минометов и бомбометов, 403 пулемета. Получили боевое крещение ударники, чья блистательная атака австрийских позиций под Ямницей стала одной из самых ярких страниц истории Первой мировой войны». 27 июня, в день взятия его войсками Галича, Корнилов был произведен в чин генерала от инфантерии, выше его в русской армии был только чин генерал-фельдмаршала, но он с 1914 года никому не присваивался. На рассвете 28 июня части 164-й пехотной дивизии заняли Калуш[1620]. Но дальше повторилась та же картина: «сразу наша атака имеет успех; но по мере продвижения вперед отборные части тают от потерь, а сзади идущая пехота все более и более разлагается»[1621].

Керенский 26 июня отправил в правительство телеграмму, в которой уже сквозили бессилие и беспомощность: «Начатая операция развивается значительно менее успешно, чем можно было надеяться по силе артиллерийской подготовки и количеству сосредоточенных войск. Медленное развитие операции объясняю следующими причинами: 1. Наиболее важные пункты атакуемой позиции обороняют германцы, а не австрийцы… 2. Противник перебрасывает на наш фронт силы с Западного фронта… 3. План операций одной из армий оказался плохо разработанным… 4. Наша инженерная подготовка была недостаточна… 6. Войска не были обучены к наступательным операциям… Вместо того чтобы развивать первый успех, части, участвовавшие в боях, стали составлять резолюции с требованием немедленного увода в тыл на отдых. Массовое уклонение может стать грозным явлением, так как часто прикрывается идейными знаменами большевизма»[1622].

Победные реляции перестали поступать, армия встала, терпя поражение за поражением. Как подмечал генерал Головин, «потери, которые понесли войска, всецело пали на долю отборных (ударных) частей и тех немногочисленных пехотных полков, которые устояли еще от разложения. Таким образом, из строя выбыли как раз те элементы долга и порядка, опираясь на которые командный состав еще мог бы кое-как поддерживать в армии остатки воинской дисциплины. С уничтожением этих элементов армии представляли собой неустойчивые толпы, которые должны были побежать от первого же нажима неприятеля»[1623]. Гинденбург не без удовольствия замечал, что «войска Керенского уже не те, что были войска Брусилова… Опоры, на которых держалась Россия, давно прогнили. Последние проявления доблести армии, ставшей теперь республиканской, были всего лишь искусственно поднятой волной, уже не черпавшей мощь из глубин народной души… Итак, русская нива наконец-то созрела для жатвы. И наши жнецы уже готовы приступить к работе»[1624].

Чтобы усилить фронт, правительство приняло решение направить на передовую части Петроградского гарнизона, что тут же вновь превратило его в пороховую бочку. Особенно с учетом того, что большевики возобновили активную антивоенную и антиправительственную пропаганду.

На этом фоне разразился очередной правительственный кризис. Вызванный даже не столько военными неудачами, сколько украинским вопросом.

Отношения между Временным правительством и Украинской Центральной радой с каждой неделей становились все более напряженными. Рада в начале июня выставила Временному правительству набор пожеланий: «издать особый правительственный акт с принципиальным признанием автономии Украины, незамедлительно выделить в особую административную единицу 12 губерний с украинским населением, установить при правительстве должность комиссара по делам Украины, учредить украинское войско. На 4 июня Рада назначила украинский войсковой съезд. Сочтя, что удовлетворение подобных требований может вызвать вал автономистских и сепаратистских требований и от остальных народностей, коалиционное правительство не сочло возможным пойти навстречу»[1625]. Керенский телеграфно запретил проводить войсковой съезд, что только подлило масла в огонь.

В Петрограде у Центральной рады нашлись активные союзники в лице большевиков. Ленин писал, что «своей «великодержавной» националистической политикой гр. Керенский только усиливает, только разжигает именно те «сепаратистские стремления, против которых Керенские и Львовы хотят бороться. Мы спрашиваем: совместимо ли с достоинством даже не социализма, а простого демократизма такое третирование угнетенных национальностей?… Мы спрашиваем партию «социалистов-революционеров»: одобряет ли она запрет украинского съезда ее почетным членом, гражданином Керенским?»[1626]

Рада вынесла постановление с обвинением Временного правительства в походе на интересы трудового народа Украины и призвала «организоваться и приступить к немедленному заложению фундамента автономного строя на Украине. Общевойсковой съезд, собравший тысячу делегатов, благополучно открылся в Киеве 4 июня. Керенский, забрав свой запрет назад, прислал телеграмму, в которой говорилось, что он не видел препятствий «к существованию и к дальнейшей деятельности украинского войскового комитета». Чтение этой телеграммы сопровождалось дружным смехом на съезде, который признал украинский войсковой комитет «высшей инстанцией в сношениях украинских войсковых частей с русской военной властью». Съезд постановил также больше не обращаться с какими-либо просьбами к центральной власти[1627].