Белое дело в России: 1917-1919 гг. - Василий Цветков

С утреннего заседания 7 ноября 1918 г. начались интенсивные дебаты о форме и структуре образования будущей всероссийской власти. Тон здесь задавал Н. В. Савич, развивший 4-й тезис заявления Милюкова о «едином командовании». В связи с высказывавшимися соображениями о возможности «возглавления» белых армий кем-либо из генералов стран Антанты Савич заявил, что «командующий армией должен быть вместе с тем и диктатором, т. е. ведать и внутренним управлением, что недопустимо для иностранца. Близкое к союзным армиям лицо могло бы скорее занять пост начальника штаба». После этого возник вопрос о «диктаторе». Савич убежденно заявил, что им мог бы стать Великий Князь Николай Николаевич – бывший Верховный Главнокомандующий, проживавший в это время на своей даче в Дюльбере в Крыму. Другой кандидат – генерал Деникин – обладал на данный момент реальной властью и военной, и политической в региональном масштабе. По мнению Савича, фигура Великого Князя была предпочтительнее Деникина. В своих воспоминаниях Савич отмечал, что позицию сторонников кандидатуры Великого Князя (помимо его, кандидатуру Николая Николаевича поддерживали также Гурко и Кривошеин) отличало следующее признание: «Великий Князь является старшим по своему прежнему званию Верховного Главнокомандующего генералом русской армии, назначение его на пост Главнокомандующего освободительными армиями не уязвит ничьего самолюбия, перед его именем замолкнут соображения генеральского местничества и мелкого соперничества, он пользуется авторитетом среди офицерства и генералитета, популярностью среди части солдатской массы. Наконец, его хорошо знают союзники, его слову они могут поверить…». Кроме того, «Великий Князь пользуется большой популярностью среди крестьянства, мелких землевладельцев и промышленников, о его роли в войне слагаются легенды, ему приписываются все успехи русского оружия… простой люд видит в Николае Николаевиче не «барина», не «пана» и не генерала, а лицо, стоящее выше господствующих классов, с ними не связанное и не могущее быть смененным, как все выборные правители…». Что касается кандидатуры Деникина, то Савич и Гурко полагали, что генерал мог бы занять должность начальника штаба при Великом Князе. Деникин был «популярен в офицерской среде», но «массам он неизвестен», к тому же и «гетман категорически высказывается против Деникина». Поэтому при сохранении Великого Князя в качестве «символической фигуры», способной объединить и подчинить себе все антибольшевистские силы, «фактическое ведение операций должно быть при этом поручено генералу Деникину, авторитет которого в военной среде бесспорно велик» (7).

Но эта позиция не получила поддержки. При голосовании за кандидатуру Великого Князя было подано всего четыре голоса. Девять членов делегации Ясского Совещании проголосовали за Деникина, то есть уже фактического Главкома, остальные воздержались или не участвовали в голосовании.

Милюков резонно возражал сторонникам Великого Князя, что сам факт «приглашения лица царской крови является в значительной степени предрешением вопроса о форме правления, который еще преждевременно возбуждать даже с точки зрения сторонников монархии…». Федоров высказал аргумент, часто повторявшийся во всех спорах о форме правления: представитель династии должен быть «выше» участия в междоусобной войне, не должен связывать себя с «пролитием крови». Он возглавит государство лишь тогда, когда будет достигнуто полное «умиротворение», и станет своеобразным символом «общественного согласия».

Примечательно, что Милюков, для которого, по оценке его соратников по партии, «тактика всегда была на первом месте», склонялся к сотрудничеству с правыми, монархическими кругами, в то же время говорил об «относительности политических форм» и видел в монархии, равно как и в любой другой форме единоличного правления, лишь способ «законного ограничения принципа народовластия», без чего невозможно было бы «выйти из периода рудневских (т. е. социал-демократических. – В.Ц.) экспериментов над Россией».

Отойдя от «персональных вопросов», дискуссия перешла к проблеме «формы правления». Здесь отчетливо проявилась характерная для политического курса Белого движения тенденция второй половины 1918 года – установление военной диктатуры. Савич обозначил это как необходимость противостоять диктатуре большевистской: «Диктатура Ленина и Троцкого покоится вовсе не на усталости масс, а на военной организации, заинтересованной в торжестве Ленина, а также на воле и энергии, проявленной этими лицами. Первый вид диктатуры ведет к абсолютизму, поэтому если мы хотим обеспечить более свободный строй, например конституционно-монархический, то должны противопоставить организованной диктатуре большевиков свою организованную диктатуру». «Диктатура, возникшая на Юге и ныне обсуждаемая Совещанием, отличается теми же чертами преднамеренности и целесообразности, как и ленинская: обе покоятся на сознании… общего интереса, определяемого опасением общей ответственности в случае успеха противника». Сторонниками диктатуры были также Гурко, Рябушинский и фон Дитмар, ссылавшиеся на неудачный опыт «коллектива» 1917 г. – Временного правительства.

Милюков и Титов считали более актуальным возврат к формуле, разработанной еще весной 1918 г.: «Власть должна быть сильной, но не единоличной, и избрана форма трехчленной Директории, как наиболее приемлемая для демократии». Милюков, очертив предысторию разработки вопроса, отметил «коллегиальный» характер предполагавшегося управления – Директории из трех человек (военного, представителя кадетской партии и социалиста), спроектированной майским совещанием ВНЦ и СВР в Москве. Отрицалось сохранение полномочий Учредительного Собрания созыва 1917 г. и предполагался созыв нового Собрания, на основании нового избирательного закона. Допускался лишь «созыв Учредительного Собрания на одно или два заседания для санкционирования временной власти, окончательная же форма правления будет установлена лишь всенародно избранным Национальным Собранием».

Титов и Милюков выразили расхождение в оценке статуса «восточной» и «южной» властей. Милюков, а также Федоров убеждали собравшихся, что «новый центр образовался при Добровольческой армии, где возникло Особое Совещание, имевшее составить ядро Всероссийского правительства». Этот тезис Милюкова был поддержан многими членами Делегации, считавшими возможным признать «всероссийским центром Особое Совещание» и «единоличным национальным диктатором» – генерала Деникина. Образованная (но уже ликвидированная к этому моменту «омским переворотом») Уфимская Директория таковым центром не признавалась как в силу ее «политической ограниченности» (преобладание социалистов), таки по причине ее ответственности перед «разогнанной большевиками Учредилкой». «Диктатура не только возможна, – заявлял Милюков, – она уже существует и возможна именно потому, что существует». Легальность власти, организованной под эгидой Добрармии, объявлялась бесспорной. «… Высший тип диктатуры мы находим в лице Добровольческой Армии: высший потому, что эта армия сохранила идею непрерывности борьбы и первая встала под знамя общерусской идеи… нам остается только ее поддержать и надлежащим образом обставить». Опасения того, что против диктатуры выступят «демократические» режимы Франции, США и Англии, признавались несостоятельными (если понадобится, (французы) пойдут на установление в России конституционно-монархического строя).