Башня у моря - Сьюзан Ховач

Целый месяц я ничего об этом не слышал, но, когда наконец почувствовал себя в безопасности, последовал удар. Поздним утром, когда я спускался по лестнице на ланч, из дверей библиотеки меня позвал Драммонд.

– Нед, зайди сюда, пожалуйста, на минутку, – неожиданно попросил он.

Войдя в библиотеку, я увидел мать в высоком кресле у мраморного камина. Лицо у нее было очень бледное. За ней над каминной полкой под портретом моего прадеда Генри де Салиса неторопливо тикали часы-автоматон.

– Мы хотим поговорить с тобой кое о чем. – Драммонд протянул мне письмо. – Прочти. – (Я узнал почерк отца и отшатнулся.) – Читай.

Я попытался читать. Осилил пять строчек, прежде чем осознал, что не понимаю ни слова. Я вернулся к началу и попытался снова.

«Мадам, – писал мой отец, и этот проблеск его беспощадной вражды по отношению к моей матери вызвал у меня негодование, достаточное, чтобы я не смог читать дальше без неприязни. – Поскольку стало очевидно, что Вы настроили детей против меня и даже Неду внушили ненависть ко мне, я должен Вам сообщить, что не имею ни малейших намерений терпеть мое нынешнее отстранение от них. Я в настоящее время совершенно оправился от болезни. Я не прикасался к вину или другому алкоголю почти шесть месяцев и намереваюсь воздерживаться и в будущем. Поскольку дела обстоят именно так, судья Канцлерского суда в Дублине вынесет решение, согласно которому я буду признан дееспособным для управления имением. Как Вам известно, траст, учрежденный для управления, был временным и определялся моим состоянием, а как только судья приостановил действие траста по моему заявлению, ничто не препятствует моему возвращению в Кашельмару, чтобы жить с моими детьми. Вы с Вашим любовником, конечно, можете жить, где Вам угодно, но, если Вы попытаетесь забрать с собой детей, я подам иск на приостановку Вашего права опеки и перепоручения мне. Поскольку я смогу доказать, что Вы проживаете в прелюбодеянии, а я – что живу примерной жизнью, полагаю, любой судья сочтет, что ради благополучия детей теперь их следует передать под мою опеку.

Однако есть один или два вопроса, которые сделают этот иск нежелательным для меня и катастрофическим для Вас. Во-первых (и я согласен в этом с Дэвидом), хотя я и очень тоскую по моему саду, Кашельмара будет для меня всегда полна воспоминаний о Хью, а потому моя жизнь там станет кошмаром. Во-вторых, я – в отличие от Вас – по-настоящему беспокоюсь о благополучии детей и не желаю предпринимать действия, которые могут расстроить их без всякой нужды. Поэтому позвольте мне сделать Вам такое предложение: разрешите детям регулярно посещать меня и я не предприму никаких шагов, которые могут прекратить действие траста или Вашей опеки над ними. Я даже готов на такую уступку: не буду просить Вас прислать ко мне младших детей до конца лета, если Вы пришлете ко мне Неда на две недели на Пасху.

Хорошенько подумайте, прежде чем отказать мне. Как Вы знаете, я могу быть очень упрямым, и на сей раз я намерен получить то, что хочу.

Я бы послал привет детям, но уверен, что он до них не дойдет. Остаюсь и проч., де Салис».

Я поднял голову. Увидел безмолвную мольбу в глазах матери и с ужасом понял, что ее охватил страх. Глянул на Драммонда. Он тоже внимательно смотрел на меня. Драммонд опирался на громадный стол, сложив руки на груди. Грязные ездовые бриджи на нем были слегка порваны, а шейный платок повязан так небрежно, что я видел темные заросли ниже его горла.

– Это сделала твоя тетушка Маделин. – Только когда он заговорил, я понял, насколько Драммонд выведен из себя. – Она старая ведьма, которая во все сует свой нос. Нужно бы ее за это хорошенько…

Он сказал, что нужно сделать с моей тетушкой. Я смутился, потому что никогда прежде не слышал, чтобы Драммонд произносил такие слова в присутствии матери. Мои щеки загорелись. Я снова уставился в письмо, думая, что сказать.

– Он пытается нам подсунуть карту, которая никуда не годится, – рычал Драммонд. – Я могу сдать нам карту получше, но мне для этого понадобится вся помощь, чтобы это сделать. Твоя помощь, если уж напрямик. – (Мать снова смотрела на меня в безмолвной мольбе. Я пытался выдавить что-то, но не смог.) – Ты ведь понимаешь, почему это нехорошо, да? – спросил он. – Даже если твоя мать уступит и позволит ему встречаться с детьми, когда его душа пожелает, ничто не помешает ему потом передумать и вышвырнуть твою мать из Кашельмары. Он нас уверяет, что не сделает этого, но мы знаем, чего стоит его слово. Грош в базарный день, твоя мать уже убедилась в этом дорогой ценой. Нет, он ставит перед нами проблему, у которой есть только одно решение. Отец должен передать имение тебе, Нед, и это нужно сделать со всеми юридическими формальностями, чтобы он не мог его забрать, когда ему взбредет в голову.

– Нед, твой отец подпишет договор передачи имения тебе, – осторожно сообщила мать. – Поскольку у Патрика нет интереса к Кашельмаре, он наверняка не станет возражать. В особенности если мы разрешим ему встречаться с детьми.

– Понимаешь? – спросил Драммонд. – Мы сдадим ему карту, которая устроит всех нас. Он подписывает договор – мы посылаем детей. Мы получаем безопасность, он – то, что ему надо. Мы будем играть честно и открыто, но он с подозрением отнесется к любому предложению, сделанному твоей матерью. Поэтому мы решили, что лучше всего, если это предложение будет исходить от тебя. Ты можешь не беспокоиться – я тебе скажу, что нужно написать. Давай-ка садись за стол, и мы сделаем это прямо сейчас. Перо и чернила готовы.

Я сел. С портрета на стене за мной следили глаза деда. Я взял отцовское перо, обмакнул его в серебряную чернильницу, на которой было выгравировано имя деда. Дом погрузился в тишину и безмолвие.

– Начинай, как тебе нравится, – велел Драммонд. – «Дорогой папа», или как уж тебе хочется к нему обратиться.

Я сидел, глядя на пустой лист бумаги. Чернила стали высыхать на пере.

– Нед? – окликнула мама.

Я подумал, что ему можно доверять. Этот человек привез меня домой. Он хочет мне помочь. Любит мою мать. У меня должен быть тот, кому я могу доверять, и что со мной станется, если я перестану ему доверять?

Я обмакнул перо еще раз и написал: «Дорогой папа». И тут я понял, что больше ничего написать не могу. Долго разглядывал два слова, потом положил перо.

– Что тебя беспокоит? – спросил Драммонд.

Я не мог ничего сказать.

– Ты не хочешь помочь матери?

– Да, хочу, – подтвердил я. – Я поеду и встречусь с отцом и заставлю его пообещать, что он позволит ей остаться здесь.

– Сынок, его обещания ничего не стоят. Твоя мать с ума сойдет от беспокойства. Возьми перо, и покончим с этим. Я же знаю, ты желаешь матери только добра.

Я не шелохнулся. Не мог. В глазах у меня стояли слезы.

– Максвелл, не надо его вынуждать, если он не хочет, – раздался откуда-то издалека голос моей матери. – Я напишу Патрику сама.

– Лучше будет, если…

– Я знаю. Но он не хочет.