Ночной карнавал - Елена Благова

Обними меня. Это же в последний раз. Как, что ты безумствуешь?.. успокойся… еще раз… еще много, много раз… так поется в одной цыганской песне… А кто такие цыгане, милый?.. откуда они?.. я их видела в Эроп, они слоняются по дорогам, спят на вокзалах… кто их изгнал, кто обидел?.. Они из далекой южной земли, они любят длинные серьги и монисты, они нагадают тебе судьбу, какая ждет тебя. А что нас ждет, муж мой?.. погадай мне, будто бы ты цыган… Целуй меня… Бог же нам и здесь разрешает…

Да, да. Твое вечное тело. Твоя любимая душа. Я обнимаю их. Я благословляю их губами, крещу телом своим. Это единственное, что я могу в жизни сделать для тебя, Магдалина. Я обеднел. Я потерял все. Честь, родину, дворцы, поместья, великий дух великой Семьи. Семья разбросана, рассеяна по свету. Мы — рассыпанные зерна, нас не собрать в одну торбу. У меня нет богатства. У меня нет будущего. У меня есть только мое суровое офицерство и ты. За мной охотятся по всей Эроп. Меня отстреливают, как больного волка. И вправду, мы для них, передельщиков мира, воистину больные: юродивые, ненавистные, благородные… бывшие. Да, они нас так и зовут — бывшие. Будто бы мы были. Были и сплыли. Прошли. Исчезли. Изникли, как обры. А мы есть. А я есмь. Вот я. И я с тобой, Магдалина. Я никогда не покину тебя. Что бы со мной ни случилось. Только смерть может отнять тебя у меня. Я ничего не смогу тебе дать… никаких благ мира, его увеселений и празднеств, его яств и сокровищ, чтобы ты была счастливой в полной мере. Чтоб ты жила по-Царски. Вкусила земной Рай.

Не надо мне ничего! Кроме рук твоих… губ…

Да, я с тобой. И мне, кроме тебя, тоже ничего не надо. Но не будешь ли ты страдать?.. скажи мне… Ведь женщине нужна роскошь… красота… она должна жить в окружении красоты и счастья, и беззаботности, и довольства… особенно такая женщина, как ты… О, как бы я хотел дать все это тебе… Мучительно хотел!.. потому что я люблю тебя…

Не надо мне ничего. Мы будем жить здесь. В часовне. В лесах. Ты построишь, выйдет срок, при часовне сторожечку. И мы поселимся тут. Ты убьешь в лесу медведя… черного медведя… освежуешь, выделаешь шкуру и сошьешь мне шубу… когда твоя доха вытрется вконец… Я буду собирать летом — грибы и ягоды, зимой — ловить рыбу на самодельные донки и самоловы из-подо льда речонки. Мы приручим диких коз… я буду их доить… У нас будут и волки прирученные, это будут наши собаки… Они не станут лаять, будут только рычать… а к нам ласкаться… Обними меня крепче… Целуй меня… Так крепко, так долго, как сможешь…

Ты все хорошо придумала, моя золотая. Солнце мое. Но как все получится у нас?.. Давай мы оба с тобой загадаем. И скажем вслух друг другу, как будет. А потом посмотрим, как оно сложится на самом деле.

Ты не веришь в нас?!..

Верю. Я верю в Бога и только в нас. Ибо мы одни остались на свете с тобой, истинно любящие, осколки великой Семьи. Я старше тебя. Я могу умереть раньше. Когда будешь рассказывать обо мне нашим внукам и правнукам, так скажи им: он был сама любовь. Они спросят тебя: что такое любовь?.. Ну вот ты и скажи им.

О, как жгут меня твои губы!..

Поцелуй — это вечность. Когда люди целуют друг друга, они входят в ворота вечности.

Я красива?.. гляди, это все для тебя…

И рука твоя жжет меня. И голая грудь твоя прожигает меня. Какие холодные доски. И лампада, одна, сиротливая, мерцает под свежеоструганным деревянным шатром. Ты срубишь купол сегодня ночью. Да. Ночью. Это будет Божественная ночь. Сретенье уже минуло, хрустнули его льды. Отпели ветра святого Василья. Скоро Масленая, а там и Великий Пост. Какое чудо, что мы обвенчались до Поста.

Лампада. Она во мне. Она горит во мне. Плоть женщины — живая лампада. Она в сердцевине меня. Ты видишь ее и с закрытыми глазами. Маленький, красный, колеблющийся огонек. Мерцающий. Дрожащий пугливо, будто на ветру. Гаснущий. Вспыхивающий опять. Ты разделся догола; ты святой, ты схимник, и ты язычник, и ты мое Божество, и ты молишься мне. Ты греешь, отогреваешь дыханьем мою лампаду. Ты вольешь в нее масло. Ты касаешься ее губами, трепещущими пальцами. О, не гасни, огонь.

Губы твои дышат на пламя. Язык твой прикасается к фитилю. Ожог, сладкий и горький. Ты сводишь куполом ладони свои над моею лампадой. И я горю. И я разгораюсь.

Сильнее. Еще сильнее. Еще ярче. Огонь, ты обжигаешь его лицо. Ты лижешь его протянутые к тебе губы. Есть одна молитва: огню любви.

Князь, бери лампаду в ладони. Целуй. В твоем сосуде есть масло, чтоб огонь продожал горенье? С избытком. Оно не сякнет. Я волью масла в огонь. Я сотворю тебе, огонь, вечное счастье.

Огонь горит внутри моего рта. Внутри моих чресел. Внутри сосуда моего, что полон сладким маслом для тебя, огонь. Я полыхаю. Я взметываюсь до небес. Я поджигаю деревянную часовню собою. Я весь превратился в огонь, и это ты зажгла меня, лампада сердца моего.

И вот ты во мне, огонь; и ты вдвигаешься в меня, как горящая лучина во тьму, и ты воспламеняешь меня, как факел. И я загораюсь изнутри, все существо превращается в пламя, полыхающее, гудящее, встающее над головой. Огонь! Ты озарил всю часовню. До дна. До шатра. До звездного купола.

Я принадлежу тебе. Я никогда не знала, как это огненно и торжественно — принадлежать. Губы твои горят. Огненная печать кладется на губы мои. На мышцу мою. На сердце мое. Ты находишь горящими губами кусочек плоти под ребрами, где бьется сердце. Ты кладешь огонь губ туда. И начинается волхвование. Ты, вошедши огненным сосудом в мою великую тьму, изливая и разбрызгивая огненные искры глубоко внутри моего мрака, ртом прожигаешь меня там, где неистовствует мое сердце, ища выхода, ища глотка воздуха, биясь, как в бубен, в близкое, пылающее сердце твое; и жжешь, и жжешь, и вот уже прожег насквозь! До сердца! И вот оно! Ты прикасаешься к нему огнем! Ты огнем его целуешь! Ты впечатываешь в него горящее, несмываемое клеймо любви!

Да! Так! Это свершилось!

Ты поцеловал мое сердце огнем; и с этой минуты я знаю, как соединяются в любви. Не на ложах. Не на пуховых перинах. Не в минутной задыхальной страсти.

А вот так — во мраке часовни, в море тьмы и метели, под скрещенными досками, расписанными моею кровью, под красным Распятьем, под красными косами небесной Магдалины, тезки моей и святой, грешницы и блудницы.

И огонь поял нас двоих; и огонь выпустился из нас наружу, вышел, как выходят, мгновенно отрастая, светящиеся крылья из-под лопаток; и огонь растекся по темным закоулкам затерянной в лесах часовни, вспыхнул вокруг нас, обнял нас розовым, золотым ореолом, вычертил огненные знаки на наших грудях, вскинул над нашими головами огненные венцы. Вот наша настоящая свадьба! Вот он, Божий огонь! Мы сами стали им! Он обнял нас и превратил навек в себя!

И мы уже более не станем людьми. Мы вкусили Божьего огня. Мы не вернемся в Божий мир, в тварный и подлунный мир людской. Мы уйдем туда, к небесному огню, что раскинулся над мрачными северными лесами крыльями горящих созвездий — охотника Ориона и бегущей по зениту Медведицы, Зайца и Орла, Пса и Козерога. А вот и оно, созвездие Льва. Мои звезды. Мой огонь. Мы больше не будем шить маски для ваших пьяных и непотребных людских карнавалов, где жратва мешается с блудом, фейерверк — с убийством, ослепительная улыбка — с грязным обманом. Мы уже вдохнули чистого огня. Мы причастились ясного огня. Мы стали Ангелами огня, и мы поселились навек внутри огня; как же мы можем теперь вернуться? Нет нам возврата. И, значит, нам надо уйти вместе. Нам нельзя поодиночке. Небо врозь не примет нас. Какая красота — глядеть на огонь, Магдалина! А еще прекраснее — войти в огонь и стать им. Меня когда-то хотели сжечь, привязав к столбу. Есть огонь смерти. Есть огонь жизни. И его природа одна. Бог рождает огонь в глубинах бытия. И немногим он позволяет войти во дворец огня.