Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги! - Иван Кузмичев

золотые разрешается носить только людям царской крови), поправил портупею с подаренной Петром шпагой, оглядел себя в зеркало, виновато улыбнулся нахмурившейся боярыне, сидящей ко мне вполоборота.

– Милая, успокойся, все будет хорошо, да и перетянули меня так, что, даже прыгай я по лестнице, ни капли крови не просочится сквозь бинт.

– Правда? – с какой-то детской надеждой в голосе спросила лекарка.

– Конечно правда. Разве ты сомневалась?

– Тогда иди, делай что должен… – улыбнулась она.

«…и будь что будет, – добавляю я про себя. – Спрашивается, как понимать особей женского пола, если логики как таковой у них нет и в помине? Впрочем, не буду забивать себе голову, примем это как должное, как некую аксиому, всем известную и не требующую доказательств!»

– Пошли, – командую улыбающимся Прохору, Артуру, Кузьме, Алехандро – всем тем, кто ожидал меня в прихожей.

Время бездействия кончилось. Оставлять все как есть я просто не имею права, иначе в головах сторонников отца могут начать появляться разные бредовые идеи: мол, почему бы от наследника тихой сапой не избавиться? Или просто отдалить от трона, тихо арестовать и посадить в тюрьму. Да и вообще, мало ли какая залетная мыслишка появится в умах хитрых, опытных, наглых ставленников отца.

Быстрым шагом наша компания идет по коридорам дворца, витязи следуют за нами, пара рот спешно готовится к отражению возможной атаки со стороны главных ворот. Мало ли какие глупости у драгун могут возникнуть? Не хотелось бы проливать русскую кровь из-за чьей-то прихоти, но в случае нужды придется сделать и это, ведь никуда не денешься: или ты, или тебя – третьего не дано.

Последние лучи солнца, отражаясь от снежного покрова на улицах и крышах домов, гуляли по стенам галерей. Ночь плавно опускалась на столицу.

Правда, в отличие от домов простых обывателей, в Кремле жизнь била ключом. Преображенцы с семеновцами стояли на каждом углу, не пропуская никого, кроме высших сановников. Вот только преградить путь царевичу ветераны не решились: слишком кощунственно это было для простого русского мужика, пускай и побывавшего в десятке сражений. Приказы старших офицеров попросту не исполнялись, а сами караулы под конвоем витязей уводились вглубь левого крыла дворца, от греха подальше.

Повезло еще, что основная масса гвардейских полков встала на постой в Немецкой слободе и на прилегающих к ней улицах. Казарм в столице не было, а впрочем, их не было нигде, кроме Петровки. Строить и оборудовать столь нужное для обычного солдата жилье государь во время войны не пожелал, тратя наличность на вооружение, обмундирование, провиант и денежное довольствие солдат и посольских приказов, и такие факторы, как здоровье и комфорт, не учитывались вовсе.

Что ж, понять это можно, но вот продолжать следовать этому не очень-то хотелось. Реформы в армии не закончились изменением формы и строевых приемов, надо только подождать немного. И выяснить, в конце концов, что там случилось с отцом!

Чем ближе мы продвигались к опочивальне царя, тем труднее было разоружать солдат без применения силы. Дошло до того, что перед самыми дверями спальни Петра замер кордон из двух десятков солдат и одного молодого капитана, наотрез отказавшегося пропускать меня к отцу. Что ж, его право.

– Полковник Митюха… – выразительно гляжу я на Прохора.

Тот, понимая все с полуслова, выхватывает из первого аналога кожаной кобуры, болтающейся чуть ли не на уровне голени, обрез и не целясь стреляет.

– Так будет с каждым, ослушавшимся моего приказа, – жестко говорю гвардейцам.

В смертельном оцепенении капитан глядит на суровые, злые лица витязей, только что наглядно доказавших своим же людям, что они не юнцы и могут постоять не только за себя, но и за честь Старшего брата, если будут на то его воля и желание.

Гвардейцы не предприняли ни одной попытки сопротивления, застыв на месте, лишь только склонили головы. Не медля, я прохожу мимо них, открываю сворки двери в опочивальню, кивнув соратникам, чтобы оставались перед дверью: видеть царя в таком положении могут не многие, слишком он непохож сейчас на того, который постоянно носился по просторам Руси-матушки.

– …Государь, но он ведь не сможет, молод еще, неопытен, – вещал знакомый льстивый голос.

«Вовремя я тут оказался, очень вовремя. Здесь что-то затевается. Что ж, тем проще будет их всех причесать под одну гребенку».

Все сомнения мигом пропали, и я, выпрямив спину, твердым шагом, насколько позволяют раны, иду по ковру к большой кровати, возле которой замерли три человека.

Кажется, здесь даже звука выстрела не слышали, вон как заняты разговором. Хотя нет, эта шлюховатая лифляндка, сидящая возле изголовья отца, смотрит на меня, вот только не говорит ничего светлейшему князю и канцлеру. Поняла Марта, что запахло скипидаром! Странно, у меня ведь не было такой жгучей ненависти к ней, откуда же она появилась? Хотя, быть может, это сейчас проявляется из-за того, что раньше я эту… хм, особу не видел, поэтому и воспоминания о ней лежали мертвым грузом, а вот теперь всплыли. И спрашивается: какого хрена Петру русские девушки не угодили, что он взял себе иноземку, да еще и бывшую любовницу своего фаворита? Хотя это-то как раз является вполне нормальным для нынешней эпохи. Нет, ответить на этот вопрос мне пока не под силу.

– Нет, друзья… видение было мне, – едва слышно шепчет отец.

– Но, мин херц, как же мы будем без тебя?! – чуть ли не с ужасом кричит Алексашка, вставая на колени перед постелью государя.

– Мой сын позаботится о вас, друзья, не даст в обиду…

– Он-то позаботится?! Вы знаете, что его витязи готовы в любой момент…

– Я знаю, к чему они готовы, господин канцлер, – жестко говорю князю Головкину, прерывая его бестолковый треп.

Тот в полном обалдении поворачивается ко мне и смотрит, будто на привидение. По-видимому, они и правда не слышали выстрела. Неужели комната настолько хорошо звукоизолирована? Нет, не верю, тут вообще фанерная дверь стоит…

– Но как же так вышло? Тебя не должны были впустить…

– Да нет, впустили, как видишь, – улыбаюсь канцлеру самой неприветливой улыбкой, отчего тот немного побледнел: понял, зараза, почем нынче правда-матка!

– Батюшка, это что же получается: твои верные псы родного сына к тебе пропускать отказываются? Неужто злое с тобой сотворить хотят? – обратился я к Петру.

– Пошли все прочь отсюда, – тихо сказал государь, отбрасывая руку своей любовницы.

– Но, благодетель ты наш, почему… – начала было говорить лифляндка.

Но тут же замолчала от резкого окрика царя:

– Прочь, я сказал! А ты, Алешка, останься…

Троица вышла из опочивальни. В коридоре, по моему приказу, их должны были сразу же взять