Река без берегов. Часть 2. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга 2 - Ханс Хенни Янн

— Что ж, — сказал он, — это… очень любезно с вашей стороны. Тогда малыш будет иметь, по крайней мере… достойного крестного отца. Такой возможностью нельзя пренебрегать…

— Договорились, — подтвердил я. — А имя я запишу для вас на бумажке. Оно вам наверняка незнакомо.

— Это — очень любезно — очень любезно —

После того как я написал имя, могильщик довольно долго в него вглядывался, потом аккуратно сложил лист бумаги, сунул в карман куртки — и ушел.

Теперь и в самом деле было слишком поздно, чтобы ехать в Гету. Кроме того, меня настолько выбила из колеи нарочитая случайность этой встречи — ненужной, как могло показаться, и все же очень коварной, — что я не испытывал ни малейшего желания вступать сегодня в беседу с юристом.

«Новорождённый мальчик получит имя Роберт, — думал я, — в этом, возможно, и состоит подлинный, хотя и малозначимый смысл только что состоявшейся встречи. Но ведь именно от меня зависит, станет ли это для младенца значимым: я могу сделать подарок к его крещению. Необычный подарок».

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Я — больше по дурацкой добросовестности, нежели чувствуя такую потребность — описал в моей тетради и эту встречу. У меня достаточно жизненного опыта, чтобы знать: нужно проявлять особую осторожность, когда отец судьбы, Случай, заявляет о себе столь навязчиво. Но я не хочу чрезмерно обременять свой дух гробовщиком и его делами. Завтра с утра, очень рано, я поеду в Гету, чтобы ускользнуть от других посланцев Провидения, которые могли бы мне помешать.

Сегодня я больше не стану работать. Я лягу в постель, буду понемногу прихлебывать вино из бутылки… и засну, смягчив и заземлив свой дух, посреди чистейшего наслаждения. Я хочу лежать в собственной постели и быть счастливым.

* * *

Моя деловая встреча с адвокатом Еркингом носила совершенно безличный характер. Я стыдился некоторых пунктов своего завещания, потому что они не соответствовали его ожиданиям. Он не бог весть какой юрист. Он занимается преимущественно тем, что устраивает аукционные распродажи домашнего имущества и скота и помогает крестьянам продавать хутора или брать ипотечную ссуду. — Господин Еркинг никаких возражений не выдвигал, только спрашивал каждый раз: «Вы действительно так хотите? — Ну хорошо». Он наверняка заподозрил меня в непристойном поведении, когда услышал, что недавно родившийся ребенок, Роберт Сандагер, должен получить часть моего наследства. — Мало-помалу, пользуясь плохим канцелярским языком, секретарша адвоката перенесла текст завещания на бумагу. Я подписал этот важный документ, и свидетели тоже поставили свои подписи.

Покончив с делами, я не устоял перед соблазном: проехать по великолепной уединенной дороге до Ротны. Я был радостным и голодным, и меня радовала перспектива хорошего обеда в отеле «Ротна». Небо опять заволоклось тучами. Под этой тяжелой серой пеленой ландшафт преобразился. Он напоминал теперь одного-единственного гигантского тяжело дышащего зверя. Я чувствовал порывистость исходящего от него дыхания. Воздух стоял так тихо, что казалось: молчание проистекает из печали, естественной для всего живого; но уже в ближайшее мгновение оно должно взорваться — визгом или реальными плюхающимися дождевыми каплями.

Я углубился в эту дорогу. Как трещина, рассекала она леса и заросшие диким кустарником холмы. Телеграфные провода вдоль обочины даже не вызвали у меня недовольства. Мне казалось, сегодня они не так сильно оскорбляют эту местность, как обычно. Деревья, все больше теряющие листву, стояли в нарочитой неподвижности. Большие ясени, сохранявшие только голые ветви и плоды-крылатки, казались лакированным рисунком тушью, с жутковатыми черными прожилками и растекшимися чернильными подмалевками, — рисунком, свободно и дерзко нанесенным на вертикальную облачную гряду. Однако изливающийся сверху приглушенный свет придавал деревьям телесную пластичность. Эта действительность была воплощенной неправдоподобностью, неожиданностью. Так же — являя собой какую-то закругленную, двусмысленную реальность — стояли и сжавшиеся в ком кусты терновника, и можжевеловые деревья с их плотной потемневшей хвоей. Природа по обеим сторонам от дороги казалась холодной, девственно-нетронутой, проникнутой ожиданием. И в самом деде, облетевшие листья — блеклые, золотые, багряные — прикрыли все следы, человеческие и звериные.

Заброшенная каменоломня, непосредственно возле дороги — так необдуманно, как только возможно, устроенная человеческими руками в этом безмолвном лесу, — была почти целиком заполнена черно-синей водой. Одна-единственная закругленная стена еще поднималась над поверхностью воды, позволяя увидеть нутро взломанного холма: гранитное сердце и внутренности этого красивого тяжелого ландшафта. Над стеной виднелись остатки леса: высокие сосны, сцепившиеся кронами из покрытых красноватой корой ветвей и пышной, игольчато-кристаллической зелени. Растительная жизнь уже отваживалась продвигаться от краев пруда в сам этот новый водоем. Полосы наполовину увядшего камыша поднимались в неглубоких местах по его краям; мясистые растения — зеленая ряска, лягушечник, водяные лютики и даже несколько полусгнивших листьев желтой кубышки — свидетельствовали о том, что Природа уже начала истреблять отвратительные следы присутствия человека. Эту руину горы снова с нежностью обнимала та воля, что созидает леса и воды…

Теперь я ехал по здешним — ни на что не похожим — холмам, местами настолько голым, что только вереск, дикие ягоды, терновые кусты, согбенные дубки, растрепанные ветром сосны и будто выточенные на токарном станке можжевеловые деревца отважились поселиться в лощинах и трещинах этих округлых, почти лишенных почвенного слоя гор. Я люблю такие пустоши, по которым не пройдет ни один плуг, — люблю, я бы сказал, даже чересчур сильно. Я не могу досыта наглядеться на них… В отдалении, глубоко внизу, лежало море: бледное, серое, невыразительное; просто неопределенное мерцание сквозь туман, даже меньше того — какая-то дымка. От моря остался лишь запах, который непостижимым образом смешивался с запахами болота и влажной умирающей листвы. Ни один зверь — на земле — мне не показался; только в небе плыла, красивой ломаной линией, припозднившаяся с отлетом стая диких гусей, которые издавали сдержанные, похожие на шепот крики.

Мне не встретилось ни одной повозки, ни одного человека… пока я не поравнялся с корчмой у моста, вдоль стены которой протекает извилистая речушка, собирающая воды из многих окрестных ручьев. Собирающая, значит, пот камней и сочащуюся сверху железистую мочу древних изрезанных ущелий… Недавно, видимо, тут везли собранную на полях свеклу дорога на протяжении нескольких сотен метров была покрыта толстым слоем черной грязи, образовавшейся из растоптанной копытами свекольной ботвы и отвалившихся с колес земляных комьев. Теперь сразу три тяжело нагруженные телеги ехали мне навстречу. Когда я добрался до маленького каменного моста, с помощью которого дорога перепрыгивает через речку, мне навстречу двигались еще и повозка пекаря, один велосипедист и один торопящийся пешеход. Я едва успел заметить всех этих посланцев человеческого мира, как небесные хляби разверзлись, сверху загрохотало и хлынул проливной дождь. Но я частично увидел, как все обратились в бегство. Батраки с телегами старались как можно быстрее достигнуть ворот корчмы: они пустили лошадей рысью, а сами бежали рядом со своим грузом свеклы. Помощник пекаря, сидевший на кучерском облучке, казалось, стремился к той же цели, что и они. Пешеход пытался поскорее добраться до могучего клена; но это убежище явно было лишь мнимым, потому что листья с дерева давно облетели. Велосипедист сильнее, чем прежде, жал на педали — а вот с какой целью, не знаю. Сам я до сих пор не удосужился опустить кожаный козырек коляски, ибо хотел беспрепятственно наслаждаться зрелищем небесных высей. Но теперь я остановил Илок, поднялся с сиденья и опустил верх. Между тем немногих минут проливного дождя хватило, чтобы придать мне вид человека, которого только что вытащили из воды. Поскольку дождь не ослабевал и все еще падал вертикально, я почувствовал удовлетворение оттого, что, по крайней мере теперь, надежно укрыт. С неописуемым удовольствием слушал я дробь, выбиваемую по козырьку над моей головой. Брызги разлетались от крупа Илок и водяной пылью оседали на землю. Окружающий пейзаж… еще зеленые луга, зеленые озимые хлеба, коричневые перепаханные поля, живые изгороди, ольшаники у края ручья или какого-нибудь оврага — все это поблекло, расплылось. На расстоянии в две или три сотни метров никаких форм уже не было. Казалось, что только дорога еще может надежно, как положено тверди, нести на себе коляску и лошадь. Дорога и принесла нас в Ротну. Мое счастье до самого последнего момента, когда я уже стоял во дворе отеля, непрерывно возрастало; но теперь меня немного знобило, да и голод усилился. Распрячь лошадь я предоставил служащему отеля, а сам поднялся по ступенькам в ресторан.