Двойной заговор. «Неудобные» вопросы о Сталине и Гитлере - Александр Колпакиди

Вопрос: Вы до приглашения Тухачевского были когда-либо с ним связаны?

Ответ: Нет. Но я о нем много слышал, читал написанную о нем зарубежную литературу и в моих мыслях Тухачевский не раз смутно выплывал (во время расцвета моих термидорианских и бонапартистских теорий) как подходящая кандидатура в русские Наполеоны. Свои произведения, печатавшиеся в Китае, я посылал и Тухачевскому (также я их посылал руководителям ВКП(б) и руководителям Наркоматов), и мне было интересно его повидать и побеседовать.

Вопрос: Где вы с ним встретились?

Ответ: Вечером, в тот день, когда я дал согласие на встречу, — ко мне Тухачевский прислал машину, и я приехал к нему на квартиру, где-то в районе Мясницкой (точного адреса не помню). Встретил он меня лично и повел в одну из комнат. Кроме нас, никого не было. После первых приветствий и нескольких фраз о том, что он доволен преподаванием моей кузины — Шапошниковой, Тухачевский, отметив, что он знаком с некоторыми моими книжками, — выразил удовлетворение по поводу появления в «Правде» моего отзыва о новой Советской Конституции. Появление моего имени в советской прессе должно означать, что это имя мало-помалу перестает быть одиозным. Затем беседа, по инициативе Тухачевского, перешла на общеполитические темы.

Вопрос: Изложите содержание этой беседы.

Ответ: Я постараюсь дословно изложить нашу беседу — поскольку она мне осталась памятной. Тухачевский вначале коснулся основных проблем нашей политики и интересовался моей точкой зрения. Я ответил, что, по моему мнению, в данной исторической обстановке внешняя политика Советского государства ведется по единственно возможному для нее курсу, если иметь в виду ориентацию на мир. Я почувствовал, что мой собеседник не разделяет этой точки зрения. В очень осторожных, скупых, окольных выражениях он стал говорить, что ориентация на мир требовала бы некоторого смягчения наших отношений с Германией, ныне отравляющих всю международную атмосферу.

Я немедленно заметил, что отнюдь не мы виноваты в напряженности этих отношений. Я твердо убежден, что, покуда фашизм в Германии у власти, никакие улучшения наших отношений невозможны.

Экспансия на Восток — краеугольный камень внешнеполитической программы Гитлера. «Да, но на востоке Германии лежит Польша, — бросил реплику Тухачевский. — Территориальные вопросы допускают различные варианты решений». Из дальнейших, весьма, впрочем, осторожных его высказываний, получилось, что он мыслил себе совсем иной рисунок европейского равновесия, нежели тот, который существует теперь. В его словах воскресла известная концепция так называемой «германской ориентации», о которой так много говорилось и писалось в свое время.

Было совершенно очевидно, за чей счет мыслилось в таком случае урегулирование спорных территориальных проблем «Не каждая польская кампания кончалась Рижским договором — был ведь в истории “Венский конгресс”»[97].

Этот афоризм моего собеседника был более чем ясным намеком.

Я: «Но ведь наши противоречия с Германией не исчерпываются территориальными проблемами. Нельзя упустить из виду глубочайшие противоположности социально-политических режимов».

Тухачевский: «Да, конечно, но режимы развиваются, эволюционируют. В политике нужна гибкость. Всякий конфликт есть начало соглашения».

Я: «Однако есть основные, фундаментальные установки, которые составляют сущность политического строя. У нас эти установки определены программой правящей партии».

Тухачевский: «Да, но кроме программы есть люди. Партия — это люди. В партии есть реальные политики, и им принадлежит будущее».

Из дальнейших его высказываний явствовало, что он не только «теоретизирует», но и уже нащупал кое-какую почву под ногами. «Реальные политики» в партии не фикция, а реальность. Не фикция — и слова о новом курсе по отношению к Германии.

Из этих слов, несколько отрывочных, но все же достаточно ясных, мне нетрудно было понять основные политические устремления моего собеседника. Мне оставалось задать ему лишь один вопрос о конкретной внутриполитической программе тех «реальных политиков» в партии, о которых он упоминал. На этот вопрос Тухачевский ответил, что их внутриполитическая программа исходит из необходимости сгладить остроту противоречий между Советским государством и внешним миром, хотя бы даже за счет некоторого отступления от проводимой ныне партией политической линии. Поскольку такое смягчение противоречий диктуется обстановкой — на него нужно идти.

После этого ответа я окончательно понял, что под кличкой «реальных политиков» Тухачевский имеет в виду правую партийную оппозицию, бухаринско-рыковскую группу.

Наша беседа на этом закончилась. Хозяин высказал пожелания видеть мое имя на страницах советской прессы и выслушать как-нибудь в другой раз мое мнение по поводу мыслей, им высказанных. Он добавил, что благодарит меня за мои реплики, но что в то же время, основываясь на моих печатных работах, он рассчитывает встретить с моей стороны внимательное отношение к высказанным им мыслям. На этом мы расстались. Эта беседа своим содержанием была для меня полной неожиданностью.

Привлекало внимание, парадоксальная в моих глазах, установка на международную переориентацию Советского государства. Фразы о Германии и особенно о Польше, были произнесены моим собеседником с большой внутренней убежденностью. Чувствовалось, что они не случайны, что они продуманы и что за ними — не личное только мнение одного Тухачевского.

Вопрос: У вас были еще встречи с Тухачевским?

Ответ: Тухачевский меня к себе не приглашал, я с ним больше не встречался. Однако беседа Тухачевского о «реальных политиках» в партии заставила меня призадуматься и в общениях со своими знакомыми искать подтверждения изложенных Тухачевским соображений.

…

…Вскоре я узнал гораздо более конкретные вещи, заставившие меня думать о возможных кардинальных изменениях в руководстве ВКП(б) и всей проводимой Советским государством политики: я узнал о непосредственной связи между группой Бухарина — Рыкова и Тухачевского.

Вопрос: От кого вы это узнали?

Ответ: Об этом мне при встрече в конце 1936 года рассказал один японец.

Вопрос: О каком японце идет речь? Где вы с ним встретились?

Ответ: Вскоре после напечатания моей статьи «Самопознание социализма» в декабрьском номере (1936 год) «Известий» мне позвонило по телефону неизвестное лицо с просьбой о свидании, передав при этом привет от «харбинских знакомых»… После некоторых колебаний я изъявил согласие на встречу, и мы договорились встретиться в тот же день около десяти часов вечера в Лосинке, неподалеку от Института НКПС. В назначенное время я пришел в условленное место. В начале одиннадцатого к институту подошла машина. Из нее вышел окутанный в шубу человек, по внешности японец. Подойдя ко мне и назвав меня по фамилии, японец отрекомендовался фамилией Накамура, заявил, что он является корреспондентом одной из токийских газет, что он следует транзитом из Японии в Европу и задержался на несколько дней в Москве.