Вавилон - Маргита Фигули

Любовь — то ясный день, то полуночный мрак,

дарит цветы она,

сулит печаль она,

о, власть любви, о волшебство…

Царь впился острыми ногтями в руку Набусардара.

— Утешься, мой царь…

О, власть любви, о, волшебство…

— Она носит драгоценное семя моего рода… я любил ее горячо, всем сердцем. Скажи же, Набусардар, что ее принудили, что поступила она так не по своей воле.

О, власть, о, волшебство…

— Скажи, что ее принудили.

Бальзам для сердца. Нож, направленный в него…

— Скажи, что она не помышляла об измене, не хотела затоптать росток царского семени.

Любовь — то ясный день, то полуночный мрак…

— Если все это правда — я лишусь ума.

Дарит цветы она,

сулит печаль она…

— Право, Набусардар, рассудок мой не выдержит этого испытания. Я верил, что она любит меня так же преданно и пылко, как любил ее я.

О, власть любви, о, волшебство…

— Мой совет, государь, не суди ее, пока сам не услышишь из ее уст всей правды.

Еще несколько ступеней — и они очутились в подземелье.

— Отпереть! — приказал Валтасар стражникам. — Я войду один…

И он переступил порог темницы, оставив Набусардара за дверью.

Дария стояла напротив входа, прислонившись спиной к стене. Казалось, ее распяли, привязав к перекладинам креста. Лицо ее посинело и осунулось. Глаза потухли.

Но, узнав в полумраке вошедшего, Дария вскрикнула:

— Царь!..

Трудно сказать, чего больше было в ее голосе: ужаса, муки, тревоги или строптивости.

Валтасар услышал в нем ужас и раскаяние.

Поэтому он обратился к Дарии со всей кротостью, на какую был способен:

— Не бойся, Дария. В темницу вступил вавилонский царь, но для тебя — просто Валтасар. Взгляни, я не опоясан мечом. Не жажда мести, а скорбь владеет мной. Дария, Дария, что ты делаешь со мной? Ты не только согласилась переправить фараону постыдное письмо, но и наследника моего погубить захотела. Дария, неужто забыла ты о нашей любви, забыла мои объятия? Неужто кровь не зовет тебя более на пир неги и страсти? Или, может… Сознайся, ведь тебя принудили служить Киру, вредить мне? Но кто? Кто дерзнул пойти наперекор сыну света? Наверное, тот, кто имеет доступ в гарем. Открой мне всю правду, о дочь Сириуша, не бойся, царь простит тебя. Кто этот презренный? Уж не царица ли? Что ты молчишь? Вымолви же хоть слово! Скажи, кто подстрекал тебя, и я брошу изменника на съедение ядовитым змеям. До пояса окунут его в кипящий котел, а туловищем полакомятся острозубые гадюки. В голову ему вобьют каленые скобы, сердце выгрызет тигр, а язык опалит кипящая земляная смола. О, он завопит так, как не вопил еще никто? Может, это кто-нибудь из жрецов?

— Нет, царь, — бесстрастно ответила Дария, словно статуя шевельнула растрескавшимися губами.

— Царица?

— И не царица. Я сама, я сама этого хотела и сделала. Как-то ты сказал, что я — твоя судьба. Так вот, пророчеству твоему суждено было сбыться! Да, я — судьба твоя! Всей душой я желала, чего ты пуще всего страшился. Чтоб остался ты в роду последним из последних! Чтоб сгинул ты, не дав миру потомства, за все насилия, которые ты совершил, за то насилие, которое ты учинил и надо мной.

— Дария, я знаю, это страх лишает тебя разума, но ты не бойся. Между нами все будет по-прежнему… Ты дашь жизнь моему сыну. Будешь носить царские одежды, есть за одним столом с владыкой. Рабыни мои будут убирать тебя цветами, подносить напитки, стлать под ноги тебе шелка и бесценный пурпур. Я возвышу тебя над самой царицей вавилонской. Прикажу подданным падать перед тобою ниц. Велю воздвигнуть новое святилище, и жрицы будут возносить в твою честь молитвы, наливать душистое масло в жертвенные чаши и сыпать в огонь благовонные травы; Самые богатые дары царь будет посылать не Мардуку, а в твое святилище.

— Льстивы твои речи, царь, и мне противны они.

— Ты мне не веришь… Что ж, ты скоро узнаешь еще, каков Валтасар. Я велю воздвигнуть для тебя солнечный дворец прекраснее Муджалибы и снести туда все сокровища мира. Ты станешь самой богатой, самой прекрасной и любимой из всех жен.

— Неразумны твои намерения, царь. Твои речи вынуждают меня сказать, что я не просто ненавижу тебя. Ты вызываешь во мне отвращение.

Царь невесело усмехнулся:

— Ничего, скоро ты снова присмиреешь, дикая горлица хмурого севера, когда приведут тебя из темницы в дворцовые покои, сердце и речи твои смягчатся. Тебе хотелось прогневить меня. Но нет, нет, Дария. Я руку на тебя не подыму, ведь ты носишь под сердцем будущего царя Вавилонии.

На этот раз усмехнулась она — и странной была эта усмешка.

— Что это означает, о милосердные небожители? — вспыхнул Валтасар.

— Это значит, что быть тебе последним из последних, что вместе с тобою сойдет в могилу и твой царственный род. Стоит тебе прикоснуться к женщине, и боги проклинают ее лоно. Разве что тигрица могла бы зачать от твоего хищного семени. Люди бы прокляли меня, если бы я допустила, чтобы твой сын увидел свет солнца и звезд.

— Дария…

— Елейный твой голос не тронет меня. Ты обесчестил меня, и я тебя ненавижу. Ты спрашиваешь, кто вынудил меня пойти против тебя? Я сама, по своей доброй воле, повторяю тебе. Оставь при себе свои дворцы, их блеск и утехи. Пусть тебе стелят под ноги шелка и пурпур. Пусть твою голову рабыни украшают цветами. Пусть перед тобою падают ниц твои подданные. Оставь все себе, могущественный царь. Ты отказал мне в ничтожнейшей просьбе, исполнить которую сумел бы даже раб, так подавись же своим золотом и драгоценными каменьями! Я готова в свой последний путь. Я знаю, что меня ожидает. Немногим удается вырваться из твоих когтей. Я готова предстать перед богами. Знай, смерти я не боюсь, но да будет тебе известно и то, что еще в твоем гареме я выпила отравы, чтоб убить плод в своем чреве.

— Подумать страшно, — еле выговорил царь. Судорога сжала ему горло, из-под опущенных век показались слезы, и царь смахнул их.

Дария ждала вспышки, дикой, жестокой. Но ничего не случилось. Валтасару казалось, будто сотни стрел впились в него одновременно. Они пронзили его тело, и из ран ключом забила кровь. Явственно ощутив во рту ее вкус, он захрипел от безмерного горя, сознание его обволокло обморочным туманом. Потрясение едва не стоило ему рассудка.

— О Дария, — простонал он, — зачем ты это сделала? Зачем унизила меня перед целым светом и небесами? Зачем уподобила жалкому червю? А может, — царь встрепенулся, — может, все это неправда? Да, да, это неправда. Дария, милая. Ну, сознайся, что это неправда. Ведь я любил тебя, сильно, преданно, все халдейское царство готов был повергнуть к твоим стопам. Нет, ты не пила губительного зелья! Царское семя живет в тебе и поныне. И как я мог поверить тебе?