Тайный год - Михаил Гиголашвили

Это надо сделать не во сне, а наяву! Пусть кроль унесёт с собой болезнь и язву! И сделать это немедля! И самому! Да, сей же час, не откладывая, чтобы встретить праздник безгрешным, как лань Господня!

Откинув перину, спустил ноги в чёботы. Колени щёлкнули громко и ясно, как Малютин кнут на плахе. Но слуг звать нельзя, самому обойтись надо! «Мне приказано! Я обязан исполнить!»

Вылез из постелей, взял посох, стал подслеповато шарить по углам. Нашёл кроля у стены, под иконой Богоматери: Кругляш, неимоверно распухнув, лежал на боку, подёргивая лапами и ушами.

Потыкал в него посохом, пару раз ткнул ногой – кроль издал тяжкий человечий стон. Как тащить кроля? И куда? И что делать?

Натянул шерстяные ноговицы, тёплую рясу с подволокой, овечью безрукавку, выбрал длиннополый тулуп, прихватил засапожный нож. Сорвал с гвоздя рубаху, расстелил её и с трудом, за уши и лапы, перетащил бездвижного, но тёплого зверька на ткань. Завязал углы в узел, как учили в детстве вороватые татарчата на базаре («если что украл, а класть некуда – в рубаху вяжи!»).

Выглянул из окна – туман покрывает двор. Крепостных стен не разглядеть, даже Распятская церковь плохоразличима в серых сумерках. Колокола пока молчат. Рано. Темень и морозец. Бака Ака, уходя в такой день на Хиландарское подворье справлять со своими сербами Аранхеловдан, говорила: если в день Михаила-архангела с утра туман – то быть ростепели, а если иней – то жди холодной зимы: «Буди снежна зима и санны путь прочен!»

Взвалил куль с кролём на спину и ушёл по чёрной лестнице во двор, где обиходом добрался до старого колодца, куда кидали овцу. Кроль давил так, словно за спиной не заяц, а целый баран висит.

По дороге вспомнилось, как десять лет назад, ровно в день архистратига Михаила, Федька Басманов по царёвой подлой указке избил в церкви митрополита Филиппа, напялил на него рваньё, пинками выгнал на мороз, запихнул в дровни с ослами и отправил в Богоявленский монастырь. «Не за то ли паскудное деяние несу ношу сию?»

Колодец был покрыт трухлявыми досками.

Шлёпнул куль на доски, развязал узел. Кругляш лежал на боку, приоткрыв розовые глаза и шевеля носиком, словно молясь.

А какую молитву читать? Здравницу за своё здоровье? Благодарение за избавление? И кому? Архангелу? Господу?

Начал бормотать наобум:

– Владыко Вседержитель, наказуя, не умерщвляй, посети милостью раба Твоего Ивана, прости ему всякое согрешение, вольное и невольное! Ниспошли силу Твою с небес, прикоснись к телесам, угаси огневицу, укроти всякую немощь таящуюся! Воздвигни раба Твоего Ивана от одра болезни целым и совершенным!

Потом перевернул кроля на спину. Раздвинул лапки, нащупал сердце. Вытащил из сапога нож и застыл в столбняке.

Рука не поднималась на зверька-спасителя. Как он был весел, когда Шиш привёз его! Пушист, игрив, мягок, горяч на ощуп, с мелкими зубками и шершавым язычком! А ныне? Полумёртв, чревлив, распух, от меня болезнь переняв. Меня спас, а себя уморил по чьему-то неведомому приказу…

А зарок на кровь? Кровь кроля – не кровь?..

«Ох, Господи, научи, что делать?» – дёрнулся в порыве.

От толчка гнилые доски разошлись, кроль вместе с рубахой полетел в колодец, однако когтем зацепился за тулупный кляпыш и рванул так сильно, что едва не утянул за собой. Застёжка, к счастью, оторвалась – он успел отпрянуть.

Упал в талый снег и начал отползать прочь, а из колодца уже явно слышались медно-гулкие рыки и внятный ярый хруст костей.

«О Господи, даруй своё угождение, ибо Твоей волей всё спасается! Тебе славу воссылаем, ныне и присно и во веки веков!»

Отползши шагов на пять, собравшись с силами, кое-как, опираясь на посох, встал на колени, потом поднялся на ноги, трещавшие, как сучья в огне, и, не отряхиваясь, не оглядываясь на колодезное жерло, стал в смятении уходить прочь от опасного места, крестясь и страшась даже думать о том, чего избежал.

Недалеко от Распятской церкви разглядел в тумане: кто-то бежит, путаясь в шубе, размахивая руками. Да это Родя Биркин!

– Родя! Ты? Отвёз царицу?

Обычно спокойное лицо Биркина было в гримасе страха:

– Отвёз… Государь, там… там… гробы! Гробы в парадной палате!..

Засмеялся:

– Не бойся. Это мы дознание ведём. Как устроил царицу?

Недоумение Биркина не проходило:

– Царица ничего себе, дочь лежит отдельно, приживальщицы вещи разбирают… Но… гробы?.. Какое дознание, государь?

Успокоил Биркина, ничего не знавшего о Нилушке и ночном грабеже:

– Там, в книжных ларях, воры заключены, опрашивать будем. Потом об этом. Помогай до кельи дойти, одеваться, предстоит кое-что. Собор, поповьё тут?

Биркин подтвердил:

– Да, вместе со мной на санный двор много пожаловало. Митрополитовы сани видел, игумновы…

Кивнул, взбираясь по отлогому месту:

– Вот и хорошо. Я им кое-что важное сообщить намерен… А там… Там был?.. У неё?.. – спохватился.

Да, Биркин успел на возвратном пути заехать в монастырь к Евдокии Сабуровой, передать ей, как было велено, перстень с известием, что место свободно стало, чтобы собиралась, а она – глазами полыхать и пыхать: «Куда? К нему? Я венчана с его сыном Иваном! Что же, мне сразу и за сыном, и за отцом быть? Такого позорища свет не токмо на троне, даже в избе не видывал! И не увидит!» Ежели, мол, любит меня – пусть берёт в жёны, а наложницей в хареме не буду, лучше тут, в четырёх стенах, в келье уморюсь.

С досадой пробормотал:

– Вот дьяволёнок! Недаром говорят, что бабий разум не так велик, чтоб его людям показывать! Самому ехать придётся, силой брать, если слов не понимает, прилука несчастного сердца моего…

Биркин осмелился ввернуть:

– Государь, она права! Ведь венчанная жена царевичу Ивану! Как же это будет?

Отмахнулся:

– А просто! Была венчана, стала развенчана, вот и всё! В монастыре прах первого неудачного замужества отрясла и ко второму готова. Да и у Ивана теперь другая жена, забыл? Параскева Соловая! Её куда, в яму помойную?..

Биркин послушно пробормотал:

– Ну, ежели так, то так… – помогая одолевать последние щербатые ступени крыльца и не рискуя напомнить, что не только Сабурова замужняя жена, но и царь вроде женат, и жена его, царица Анюша, ещё жива, хоть и упечена в монастырь.

В келье началось большое мытьё.

Прошка и Ониська драили спину царя – чистую, без чирьев и нарывов. Голову обрили до блеска, оставив немного волос за ушами, чтоб шапке держаться.

Биркин с Шишом готовили шёлковый кафтан, расшитый камнями опашень, сапоги с позолотой, кушак чёрной тафты, шубу из росомахи. Но крест был выбран самый скромный, деревянный.