Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

Дом правительства (Дом на набережной). 1930-е годы[1139]

Юрий Трифонов. 1970 год[1140]

Вытесненное содержание «возвращает» в повесть введённый Трифоновым второй повествователь. Он появляется в середине повести: это однокашник Глебова и исследователь советской критики 1920-х, видным представителем которой был профессор Ганчук. Второй повествователь дополняет размышления Глебова, безжалостно расставляя акценты. Это особенно хорошо видно по событиям конца 1940-х, о которых Глебов «старался не помнить»: безымянный рассказчик показывает, что произошедшее между Глебовым и семьёй Ганчуков не просто частная история разрыва отношений, но вполне закономерное и осознанное предательство, закончившееся плохо для всех, кроме Глебова (впрочем, рассказчик старается не выносить прямых оценок, ограничиваясь лишь описанием происходящих с героями событий).

Кроме того, в повести есть вводная и завершающая части, своего рода пролог и эпилог, действие которых относится к августу 1972 года и к апрелю 1974 года соответственно. В отличие от основной части повести, они практически документальны, задают и поддерживают историческую рамку повести, сопоставляя тревожное прошлое и скучно-благополучное настоящее Вадима Глебова.

Что на неё повлияло?

В прологе и эпилоге повести Трифонов использует открытый Эрнестом Хемингуэем «принцип айсберга», позволявший минимумом средств выразить максимум содержания. Как известно, Хемингуэй вычёркивал из своих романов и рассказов до трети уже написанных сцен, уводя важную часть содержания в подтекст. Но то, что для Хемингуэя эстетический приём, для Трифонова – идеологическое решение: работая в «Доме на набережной» с крамольной для 1970-х годов темой сталинских репрессий, он хорошо понимал, о чём и как можно писать, а о чём лучше вообще не упоминать.

Интерес к бытовым сюжетам, показывающим характер героев, Юрий Трифонов унаследовал от Антона Чехова, влияние которого признавал во многих статьях и интервью. Так же, как и Чехов, Трифонов отстранённо смотрит на поведение своих героев и не оценивает их поступки. В то же время Трифонов одним из первых в позднесоветской литературе продолжает линию «припоминания», идущую от прозы Марселя Пруста и, возможно, Леонида Добычина. Рассказывая о событиях недавнего прошлого (советских 1930–50-х), Трифонов стремится понять механизм работы избирательной памяти своего персонажа Вадима Глебова. На это обращает внимание филолог Юрий Левинг, считающий, что Трифонов сознательно использует идущий от Пруста кондитерский образ (пирожное «Мадлен» у Пруста, пирожное «Наполеон» у Трифонова), несколько меняя акценты: память персонажа заключена «не в пирожном "Мадлен" и мире сенсорных ощущений… но в понимании значения собственного нравственного выбора». Другими словами, всплывшее в памяти Глебова пирожное «Наполеон», которое жадно ел Ганчук в кондитерской через полчаса после расправы над ним в университете, служит не ключом, открывающим дверь в идиллическое прошлое (как у Пруста), но знаком, напоминающим о предательстве Глебова.

Как она была опубликована?

В ноябре 1975 года Юрий Трифонов принёс в редакцию «Дружбы народов»[1141] повесть «Софийская набережная». Через месяц, уже после публикации журнального анонса повести, Трифонов меняет её название на «Дом на набережной». 11 января 1976 года газета «Труд» опубликовала рассказ Трифонова «Антон Овчинников» – небольшой фрагмент из «Дома на набережной». А в январском номере «Дружбы народов» повесть была опубликована уже полностью и без единой цензурной правки (случай беспрецедентный как для советской литературы, так и для самого Трифонова). Против публикации повести не возражал даже бдительный куратор идеологического сектора ЦК КПСС Михаил Суслов, подтвердивший, что описанное в повести – абсолютная правда: «Мы все тогда ходили по лезвию ножа».

Как её приняли?

Первые читатели повести – друзья Трифонова – приняли её с восторгом. Как и её герой Вадим Глебов, многие из них погрузились в воспоминания о 1930–50-х: например, переводчица Раиса Орлова писала, что Трифонову удалось выразить «атмосферу времени, его гул. Ни единого раза мне не хотелось сказать: "не верю". Как раз наоборот: верю, верю каждому слову, каждому повороту сюжета». В течение нескольких лет Трифонов продолжал получать письма от читателей, благодаривших его за то, что он разрушил заговор молчания о трагическом периоде советской истории.

Коллеги-писатели восприняли повесть Трифонова не так однозначно. Во время публичного обсуждения романа в Центральном доме литератора прозаик Владимир Дудинцев[1142] сказал, что ему неинтересны такие произведения, как «Дом на набережной», посвящённые микроорганизмам на лезвии гильотины, отсекающей «великие головы» (по-видимому, он имел в виду ничтожность жизненных проблем и этических дилемм Вадима Глебова и других героев Трифонова в годы, когда в тюрьмах и лагерях гибли лучшие учёные, писатели и политические деятели). Литературовед Вадим Кожинов в статье «Проблема автора и путь писателя» обвинял Трифонова в конъюнктурности и намекал, что надо было писать «Дом на набережной» раньше, в конце сороковых – начале пятидесятых годов, когда происходит основное действие «Дома на набережной» и когда Трифонов получил Сталинскую премию за свой дебютный роман «Студенты», написанный в духе социалистического реализма и борьбы с космополитизмом[1143]. Этот выпад Кожинова очень задел Трифонова, который ненавидел свою первую повесть: в дружеской беседе с филологом Юрием Щегловым он говорил, что «"Дом на набережной" ни я и никто другой не сумели бы написать в конце сороковых. Степень осмысления иная».

Среди читателей повесть произвела фурор – январский номер «Дружбы народов» за 1976 год, где она была опубликована, сразу стал дефицитом.

Что было дальше?

В течение двух лет повесть была переведена на английский, венгерский, датский, итальянский, немецкий, норвежский, финский и другие языки. Трифонов внезапно становится мировой литературной знаменитостью, его приглашают на международные книжные ярмарки, он выступает с лекциями о советской литературе в университетах США и Западной Европы, немецкий прозаик и публицист Генрих Бёлль номинирует его на Нобелевскую премию по литературе. Начиная с 1983 года прозу Трифонова активно изучают филологи и историки: только на русском языке вышли три посвящённые ему монографии (Татьяны Патеры, Натальи Ивановой и Александра Шитова).

В 1980 году, за год до смерти, Юрий Трифонов написал по мотивам «Дома на набережной» пьесу, которая была поставлена Юрием Любимовым в Театре на Таганке и с большим успехом шла до цензурного запрета в 1984 году. В 1989 году открывается Музей «Дом на набережной», директор которого – Ольга Трифонова, вдова писателя. Почти через двадцать пять лет после спектакля Любимова, в 2007 году, на канале НТВ выходит экранизация повести Трифонова – сериал режиссёра Аркадия Кордона. В 2019 году в издательстве Corpus опубликован русский перевод циклопического труда историка Юрия Слёзкина «Дом правительства», в котором отдельная глава (вернее, эпилог) посвящена разбору повести Юрия Трифонова.

Какова история Дома на набережной? Почему это такое важное место?

Строительство спроектированного архитекторами Борисом[1144] и Дмитрием Иофанами Дома правительства началось в 1928 году. На него было брошено беспрецедентное количество рабочей силы (в том числе заключённых), а его первоначальный бюджет вырос за три года работы почти в десять раз. С самого начала проект дома был «на карандаше» у кремлёвского начальства: в контролирующую его строительство комиссию вошли Алексей Рыков[1145], Авель Енукидзе, Генрих Ягода[1146] и другие. При этом в начале строительства в специализированныe архитектурныe издания ещё просачивались отдельные мнения, что начинать столь масштабный проект без общественного обсуждения недопустимо. Тем не менее в 1931 году строительство было закончено, и в новый дом въехали высокопоставленные партийные и военные чиновники, представители научной и творческой интеллигенции, ударники сталинских пятилеток (самый известный из них – шахтёр Алексей Стаханов[1147]). Большинство из них навсегда покинет дом в годы сталинского террора 1930–40-х годов, когда почти 800 жителей из 500 квартир были репрессированы.

Строительство Дома на набережной. 1932 год[1148]

Строительство Дома правительства позволило решить сразу несколько задач – как символических, так и вполне практических. Во-первых, в него могли въехать все представители политического и культурного истеблишмента, после перевода столицы из Петрограда в 1918 году жившие в московских гостиницах, съёмных квартирах и Кремле. Во-вторых, это было создание своеобразного властного олимпа, куда просто так не попадают: здесь жили люди, внёсшие значимый