Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский

прежде, чем придется мне закрыть глаза; необходимо, чтобы было видно, что у нее есть и что будет; это важно, все мы люди. Вам, конечно, не сделает никакой разницы, ясновельможный пан, если вы в срок потрудитесь возвратить мой капиталец.

— От всей души! — воскликнул граф, не показывая ни малейшего удивления, ни замешательства. — Весьма охотно, очень хорошо, очень благодарен, что вы говорите заблаговременно, потому что при больших делах моих вы могли бы захватить меня врасплох.

Говоря это, граф глотал слюни, но не поморщился, хотя решительно не знал, как заплатить.

— Буду вам очень благодарен, — сказал Курдеш, — я только что приторговал деревеньку и уже почти порешил в главных условиях.

— А! Очень рад! Если можно узнать, какая же это деревенька?

— Это не тайна; я покупаю Цемерники.

— Цемерники! — сказал граф, поднимая голову. — Цемерники, у Фарусевичей! А! Знаю! Но там, кажется, не без греха.

Шляхтич, напугать которого было легко, спросил с живостью:

— Как? Какой же грех?

— А процесс за наследство с Боголюбами, которые просят на Фарусевичей; что-то, кажется мне, в роде девяти или десяти тысяч рублей…

— Это известно.

— Советую, однако ж, остерегаться, — прибавил граф, отходя и ковыряя в зубах, — притом Цемерники — это глина, горы, лесу мало и тот повырублен, воды нет; а почем за душу?

— По пятидесяти дукатов; дешевле нельзя было, именья поднялись в цене.

— Это довольно дорого; к тому же понадобится немало на строения, удобрения.

— А, это уж известно, — сказал Курдеш, вздыхая.

— Это не особенно выгодная покупка, — начал медленно Дендера.

— Может быть, но это по соседству, да, наконец, дело уже поконченное.

— Поконченное! А! В таком случае, очевидно, мне остается только поздравить, не о чем и толковать. Но покупать имения нынче до окончательного устройства инвентарей — значит входить в значительные убытки: имения должны упасть.

— Бог знает, — сказал спокойно шляхтич. — Бог знает. Упадут, вероятно, с тем чтобы подняться больше.

— К тому же, — продолжал граф в виде приятельского совета, — для дочери, для будущего зятя, кто знает, может быть, капиталец был бы приятнее.

Говоря это, он плутовски улыбнулся.

— А! А! Я должен поздравить вас с дочерью; хоть я и не имел счастия знать ее, но вижу, что она должна быть красивая и милая особа; ведь она и моему Сильвану вскружила голову до того, что он не давал мне покоя…

— Это большая честь моему дому, — отвечал Курдеш с поклоном, — но ведь это обыкновенная барская фантазия…

— Кажется мне, что тут что-то посерьезнее фантазии.

— Слишком низки наши пороги для графского сына, — сказал ротмистр, чтобы прекратить этот разговор и обратиться к делу. — Так я могу надеяться?

— А как же, как же, — произнес граф громко, — заплачу, заплачу в срок, будьте покойны! Я даже сам хотел послать спросить вас, любезнейший Курдеш, не будут ли нужны вам эти деньги. Я именно собираю все мои капиталы и хочу на будущее время уменьшить свои обороты. Конфискация Сломницкого имения сделала меня осторожным, надо прижаться. Итак, оставлю детям хорошее, чистое состояние, заплачу все долги. Дочери, которая выходит замуж за такого богатого человека, как маршалк Фарурей, приданого не нужно…

— Так можно поздравить? — кланяясь, спросил шляхтич.

— Благодарю, благодарю вас, любезнейший ротмистр; и Сильвана тоже должен женить, чтобы остепенился, это шальная голова… Слава Богу, — продолжал он, разгорячаясь, — выхожу из моих спекуляций победителем! Но Сломницкое поместье потеряно — неприятно это мне; но я значительно более нажил, так что, по всей вероятности, куплю себе еще имение, не ранее, впрочем, устройства инвентарий… Да, нынче покупать было бы промахом…

Граф говорил, а шляхтич упорно отмалчивался, не поддаваясь никаким убеждениям. Напрасно хозяин затрагивал его со всех сторон, он не дался в обман; только покручивал усы, держал себя вежливо и смирно, но от своего не отступал. Граф и не знал, откуда возьмет 200 000; однако, обещал уплатить в срок, рассчитывая или отделаться от уплаты, или подхватить где-нибудь денег… Несколько дней спустя, Сильван, познакомившись поближе с делами отца и сам обремененный долгами по уши, решил, что пора подумать о женитьбе, и смело отправился на охоту за приданым. Было уже чересчур поздно на воды; все, кто побогаче, разъехались по городам. Заняв несколько десятков дукатов у Вацлава, который не отказался услужить по-братски, Сильван нарядил свою прислугу в блестящие ливреи, привел в великолепнейшее положение лошадей и все свое хозяйство и тронулся в Варшаву, разыгрывая роль Волынского магната, рассыпая по дороге рассказы о своих тысячах Душ, дворцах, роскоши, к которой привык, и о семейных великосветских связях.

Цеся, оставшись дома, занялась охотою другого рода: она силилась привлечь к себе Вацлава, который, как только заметил ее замыслы, стал убегать от нее почти с отвращением. Он не чувствовал в себе отваги и силы к борьбе и решился избегать ее.

Пальник был так близко от Вулек, что наш герой чаще проводил дни у Курдеша, чем дома, и жизнь так щедро теперь платила ему за перенесенные страдания и заботы! Такое блаженство, такое спокойное счастье светило над головами наших друзей, так быстро проходило время в обществе Вареля, Курдеша, Франи и даже Бжо-зовской, оживляющей своей болтливостью, любопытством и тысячами других смешных слабостей, что богач забыл о богатстве, о свете и желал только, чтобы ни что не прерывало ряда настоящих, ясных дней.

Взаимная привязанность молодых людей уже не скрывалась ни от чьих глаз; она была так ясна, так очевидна. Курдеш ждал только формального предложения, которое было, по предсказаниям Бжозовской, не далеко.

Почти каждый день Вацлав приходил из Пальника с книгами, с маленькими подарками, с веселым лицом к Фране, и в ее комнатке в обществе ротмистра и Бжозовской проходили дни. Хотя Вацлава тянули во все стороны, он не желал другого общества, не спешил делать новые связи; он помнил, что те, которые сегодня ухаживают за ним, вчера почти его отталкивали. Как было ему не заподозрить людей в корыстности?

Единственным занятием его было воспитание Франи, пересоз— f дание ее такою, какою желал он ее видеть. По счастью, она была одним из тех избранных существ, которым Бог дал и прекрасное сердце, и здравый ум, и быстрое понятие, и какое-то предчувствие всего, что хорошо, благородно и возвышенно. Ей наука была как будто знакома, словно все это снилось ей когда-то и теперь стоит только припомнить, и редко кто понимал так быстро и верно, как она. Вацлав не раз дивился этой необыкновенной ясности суждений. Казалось, что она сердцем и чувством угадывает великие истины, которых жаждала уже прежде и считала нужными.