Гламорама - Брет Истон Эллис

Раненая летучая мышь выползла из-под шезлонга; она пищала и беспомощно била крыльями, и вокруг нее столпилась кучка подростков. Мышь перевернулась на спину и один из подростков пнул ее. Зверюшка взвизгнула. Кто-то хлестнул по ней веткой, и от ее шкурки поднялось облачко пыли. Солнечные лучи играли на поверхности воды в огромном бассейне, а я рассматривал все окружающее при помощи бинокля. Слуга принес заказанные мной праздничный торт и жестянку Hawaiian Punch. Летучая мышь билась на земле рядом с выброшенным кем-то мобильником. У нее был сломан хребет, но она все-таки пыталась укусить каждого, кто проходил мимо. Подростки забавлялись, мучая ее. Кто-то принес даже вилку.

Все это представлялось мне чистой случайностью. В тот момент Хлое Бирнс еще не была для меня реальным созданием из кожи и костей, и в тот день в доме на Оушен-драйв мне предстояло принять несколько решений и первым из них стало: ни за что в жизни я не хотел бы жить иначе, чем в этот миг. В первое мгновение я был смущен тем, как в этом мире относились к любви: любимых бросали, просто потому что они оказывались слишком старыми, или слишком толстыми, или слишком бедными, слишком волосатыми или недостаточно волосатыми, недостаточно гладкими или недостаточно мускулистыми, безвкусными или не очень стильными и, наконец, потому что они были недостаточно продвинуты или недостаточно знамениты. Выбирая любимых, следовало принимать во внимание все эти моменты. И выбирая друзей — тоже. И если я хотел чего-то добиться в этом обществе, я должен был принимать правила игры. Когда я посмотрел на Хлое, она пожала плечами. Я не отвел взгляда и тогда она сказала мне одними губами: «Не… упускай… шанс». Со слезами на глазах — потому что мир, в котором я родился, приучил меня считать неоспоримым фактом то, что физическая красота — это признак душевного совершенства — я отвернулся и пообещал сам себе, что стану жестоким, безразличным и бесконечно крутым. Будущее начинало вырисовываться у меня перед глазами, и я сосредоточился на мыслях о нем. И тут мне показалось, словно меня больше нет возле этого бассейна во дворе виллы на Оушен-драйв, словно я взлетел выше верхушек пальм и растворялся в безбрежном голубом небе, пока не исчез совсем, и тут испытал облегчение такой силы, что я непроизвольно громко вздохнул. Затем я внезапно заметил, что один из подростков явно готов в любое мгновение наброситься на меня, а другой, который барахтается в бассейне, возможно тонет, но никто этого не замечает. Я решил не думать об этом, а лучше заняться изучением узора на плавках Марки Марка. «Я бы мог легко взять и забыть об этом дне, — думал я. — Какая-то часть меня могла бы взбунтоваться и стереть воспоминание». Трезвый внутренний голос умолял меня, чтобы я именно так и поступил. Но меня уже познакомили со слишком многими крутыми людьми, я стремительно приобретал известность, и в тот момент я еще не понимал со всей ясностью, что если я немедленно не выкину из памяти этот день, не выйду за дверь, предоставив Хлое Бирнс ее собственной судьбе, то события этого дня еще долго будут являться мне по ночам в кошмарах. Именно это и пытался мне объяснить трезвый внутренний голос. Именно об этом он меня предупреждал. Кто-то начал читать молитву над полузадавленной летучей мышью, но этот жест казался нелепым и неуместным в этой обстановке. Люди начали водить хоровод вокруг читавшего молитву мальчика.

— Хочешь знать, чем все это кончится? — не открывая глаз спросила меня Хлое.

Я кивнул.

— Купи права на сценарий, — прошептала она.

Я отвернулся, чтобы никто не заметил выражения на моем лице.

И вместе с последним грохочущим аккордом «The Last Day of Our Acquaintance» я растворился в пустоте, а мой образ сперва накладывается, а затем плавно перетекает в образ меня, сидящего много лет спустя в баре миланского отеля и разглядывающего фреску на стене.

Я сижу над стаканом воды в пустом баре миланской гостиницы «Principe di Savoia» и рассматриваю фреску, занимающую стену позади бара, а на фреске — огромная гора, у подножия которой простирается широкое поле, на котором селяне что-то празднуют посреди высокой травы, а склоны горы сплошь покрыты какими-то высокими белыми цветами, а надо всем этим висит утреннее небо и лучи солнца заливают все пространство фрески, отражаясь от острых камней и от низко висящих облаков, венчающих вершину горы, а в горе виднеется проход, от которого начинается мост, по которому ты можешь попасть куда только захочешь, потому что с другой стороны этой горы — автострада, а вдоль автострады установлены плакаты с ответами на все вопросы — кто, что, где, когда, почему, — и я падаю куда-то, но при этом приближаюсь к горе, моя тень ложится на ее зазубренные пики, и я ныряю в облака, иду на снижение, прорываю их завесу, неистовый порыв ветра подбрасывает меня вверх и тут же наступает ночь, и ярко пылающие звезды, висящие в небе над вершиной горы, начинают быстро вращаться у меня перед глазами.

Это настоящие звезды.

Мое будущее — там, за этой горою.