Белогвардейщина - Валерий Шамбаров

Дело было, конечно, не в особой любви французов к Врангелю, а в их покровительстве Польше. Белые выступали ее естественным союзником, способным оказать реальную поддержку. Глава французской миссии ген. Манжен взял на себя координацию действий войск Пилсудского и Врангеля (которая, впрочем, оказалась весьма условной). Главнокомандующий тоже стоял за прочный союз с Польшей. Но, как и Деникин, отказался выдавать ей территориальные и политические авансы. Французам он заявил, что "готов к соглашению чисто военного характера, не затрагивая до конца борьбы никаких щекотливых политических вопросов". Правда, формальный договор так и не был заключен. Линия Варшавы в "русском вопросе" оставалась уклончивой. Серьезных контактов с белой Россией Пилсудский всячески избегал. Если французскую, британскую, американскую миссии при Врангеле возглавляли генералы и адмиралы, то польскую — поручик. Лишь в июле-августе, оказавшись в катастрофическом положении, Пилсудский начал предпринимать реальные шаги к сотрудничеству.

Ну а русская политика Франции, как и прежде, отличалась крайним непостоянством. С одной стороны — помощь и поддержка, с другой — надуманные опасения и увязание в мелочах. Например, при попытках представителя Врангеля ген. Лукомского установить в Константинополе радиостанцию для связи с Западом, в первую очередь координации действий с поляками, он получил от командующего Франше д'Эспре категорический запрет. В дальнейшем французы пошли на уступки и согласились… созвать международную комиссию для решения этого вопроса. При Врангеле на юг стала поступать и некоторая помощь США — пулеметы, медикаменты, продовольствие. В условиях англо-французских колебаний Америка начала проводить собственную линию по отношению к белым. Причем, в отличие от европейских государств, ее помощь была совершенно бескорыстной. Никаких «интересов» в данном регионе США в то время не имели.

Что касается внутренней политики, то главным ее шагом стала аграрная реформа. Врангель считал ее краеугольным камнем своей программы, поскольку на земельных проблемах базировалась вся игра большевиков с крестьянством. Его правительством был разработан и принят "Закон о земле", объявленный приказом главнокомандующего от 7.06.20. Указывалось, что

"все земельные угодья остаются во владении обрабатывающих их или пользующихся ими хозяев" и что "всякое владение землей сельскохозяйственного пользования, независимо от того, на каком праве оно основано и в чьих руках оно находится, подлежит охране правительственной власти от всякого захвата и насилия".

Т. е. за крестьянами закреплялась земля, которую они захватили в ходе революции. Но за участки, отчуждаемые у прежних владельцев, нужно было платить в течение 25 лет ежегодно 1/5 урожая, среднего за 10 лет в данной местности. Лишь тогда земля переходила в полную собственность. Не говоря уж о том, что плата была куда меньше не только продразверстки, но и «золотого» нэповского продналога, как справедливо подчеркивалось в приказе, при такой методике земля перешла бы "к настоящим хозяевам, а не ко всякому падкому на дармовщину и чуждому земле человеку". Некоторые земли возвращались прежним владельцам: выделенные в отруба и хутора, купленные через Крестьянский банк, опытные хозяйства, занятые ценными культурами и др. Возвращалась и некоторая часть помещичьих — в размерах "прожиточного минимума", который в каждом уезде должен был определяться выборными земельными советами. За остальную землю помещики получали от правительства денежную компенсацию. В общем, это был путь тех же самых столыпинских реформ, направленных на создание крепких и развитых крестьянских хозяйств (что неудивительно, учитывая фигуру Кривошеина во главе кабинета).

Врангель пытался исправить и несовершенства деникинского административного аппарата. Однако начатая им в гражданской области "борьба с канцелярщиной и рутиной" быстро заглохла. Вместо уволенных чиновников приходили другие — такие же. Вместо разогнанных учреждений приходилось создавать новые, куда перетекал тот же персонал. Отметим и то, что сам Врангель смог уделять какое-то внимание гражданским делам лишь два первых, «мирных» месяца своего правления. Дальше стало не до того. Не удалось белым наладить и пропаганду. Деникинский «Осваг» упразднили, но в новом "отделе печати при начальнике гражданского управления" ничего не изменилось. В нем оказались те же или такие же сотрудники политические деятели, писатели и журналисты, оставшиеся на мели и желающие заработать, а в пропаганде ничего не понимающие. Не разбирающиеся ни в психологии «толпы», ни в формах и методах воздействия на нее. Их неумелые агитационные материалы давали в лучшем случае нулевой результат.

Учитывая, сколько вреда и разброда приносила в деникинский период политическая разноголосица в прессе, терпимость к оппозиционным изданиям, в Крыму ввели цензуру. Только неизвестно, чего она больше принесла — пользы или вреда. В Крым, на небольшую территорию, стеклись со всего юга издатели, редакции газет, журналисты. Всем надо было как-то жить. А ресурсы Крыма были ничтожны, и, соответственно, держались высокие цены на бумагу, краску, типографские услуги. Учитывая еще и ограниченное число подписчиков, шанс на существование имели только официозные или полуофициозные дотационные издания. В погоне за этими дотациями газеты принялись соревноваться в ура-патриотизме, стараясь перещеголять друг дружку и обойти в получении льгот — субсидий, бесплатных материалов или гарантированных подписчиков — воинских частей и гражданских учреждений. Ну а после введения цензуры большинство крымских изданий вообще скатилось к «шапкозакидательству» и откровенной лести в адрес «верхов». Тем более что министерство внутренних дел сумело набрать таких дубовых цензоров, которые ухитрялись делать купюры даже в высказываниях министров и публикуемых текстах речей… самого Врангеля. В итоге крымская общественность так до конца и не узнала ни о нуждах фронта, ни о его трудностях.

Новый главнокомандующий реорганизовал и контрразведку. О ней вообще стоит сделать отступление. В условиях гражданской войны, в атмосфере, насыщенной красным шпионажем, большевистскими подпольями, изменой, заговорами, контрразведывательные органы чрезвычайно расплодились. Их старались создавать у себя не только высшие штабы, но и губернаторы, правительства, даже отдельные воинские части и гражданские учреждения. Но картины ужасов белой контрразведки, широко представленные в советской литературе и кино, не соответствуют действительности. Скорее они перенесены из практики Ч К. Собственных тюрем и «застенков» контрразведка не имела, находясь в подчинении соответствующего штаба. Правом внесудебных расправ, в отличие от ЧК, не обладала. В ее прерогативы входило лишь предварительное дознание и арест участь арестованных определял суд. Несмотря на размах, белая контрразведка была не "ужасной и всемогущей", как обычно ее представляют, а жалкой и беспомощной. Отношение русской интеллигенции к «сыску» было традиционно-презрительным:

"Поэтому шел туда худший элемент. Лица, старающиеся держаться подальше от фронта, а то и проходимцы, поскольку деятельность открывала широкое поле для разных махинаций. По назначению попадали и фронтовики после ранения, но, как правило, старались уйти в другое место. В любом варианте личный состав в следственно-розыскной работе оказывался абсолютно некомпетентен, зато часто контрразведки становились очагами взяточничества и спекуляции. И излюбленным прибежищем красных агентов. Из-за дефицита желающих служить там большевикам удавалось проталкивать своих людей в контрразведку сплошь и рядам. А место было удобным — близость к штабам, доступ к секретным сведениям, бесконтрольность. Плюс возможность «белыми» руками разделаться с конкурентами — эсерами, меньшевиками, лидерами "зеленых".