Я – Ангел. Часть первая: Под прикрытием - Сергей Николаевич Зеленин

И, тем не менее! Не могли бы Вы кроме консультаций, вести уроки по основам юриспруденции и учить ораторскому искусству? У меня есть группа очень толковых, способных ребят…

Задирает бородку и поблёскивая пенсне, смотрит куда-то в сторону:

— Ну, не знаю, не знаю… Конечно, если прикажите, гражданин начальник…

Привычка торговаться, даже сидучи на нарах — у представителей этого народа неистребима!

— Раз в две недели «комната свиданий» сверх «графика» и двойной оклад учителя советской средней школы на ваш счёт в банке.

— Хм, гкхм…

Повышаю ставки:

— Хорошо, уговорили: тройной оклад. А вот насчёт «графика», прошу прощения — «прачки» у нас не резиновые…

Хитро прищуривается:

— В России, ещё и с «прачками» недостаток?

Вот же жидовская морда, да⁈ Прямо — жилы с меня тянет.

— Хорошо, Иосиф Соломонович! Будет Вам своя, персональная «прачка». Но, чтоб детишек моих учил…

Я наклоняюсь через стол и подношу к его носу кулак:

— … Как своих собственных, готовя их к процессу по разделу имущества вашего дедушки-миллионера!

* * *

Исправительно-трудовой лагерь согласно моего проекта — должен быть на самоокупаемости, хозрасчёте и самоуправлении. Его администрация и охрана лишь следит за внешним периметром и соблюдением той же законности внутри — проводя какие-то свои «оперативные» мероприятия.

Как уже говорил, для внутренней административно-хозяйственной деятельности и ведения внешней отчётности, я выбрал зэка Овильянского Илью Михайловича. Это уже сравнительно пожилой человек немногим менее пятидесяти лет, происхождением из потомственных дворян. Как хозяйственник и администратор, он должен быть на высоте: сперва служил чиновником при последнем Царе, затем — «ответственным работником» при первом Председателе Совнархоза… То есть совслужащим — тем же чиновником.

Как говорил Вождь первого в мире государства рабочих и крестьян в 1919 году:

«Нам, большевикам, только кажется, что мы управляем Россией. На самом деле сто тысяч русских чиновников как управляли страной, так и продолжают управлять».

Вот, Илья Михайлович, как раз из числа тех — «ста тысяч» бывших царских чиновников, управляющих ныне Страной Советов.

И другого «опыта» у него с избытком!

За все почитай — шесть лет Советской Власти, он хотя бы раз в год — да садился в тюрьму за экономические преступления. Говорит, что мол — по оговору и, я ему охотно «верю». Всё же любопытно стало, многое всякое про советские тюрьмы той поры слышал и, после деловой беседы, спрашиваю:

— Илья Михайлович! Вы так много «ходок» за плечами имеете… Неуж, у нас в советских тюрьмах для Вас — «как мёдом мазано»? Расскажите, как там сидится-живётся и что в них хорошего? Может и мне захочется… Хахаха!

Тот, понимающе улыбается и трёт носовым платком толстую шею:

— Настоятельно не рекомендую! Тюрьма, молодой человек, как и семья — ячейка нашего общества. Для кого-то она как мимолетная связь с проституткой, для кого-то как любовь пожизненная. Одни предпочитают неволе смерть, другие хотят укрыться за стенами тюрьмы от каких-то ещё более страшных превратностей судьбы. Но, всё равно для любого человека — она всегда страшна и отвратительна тем, что лишает его возможности свершения простейших поступков. Нельзя, например, лечь и встать когда хочешь, выйти на улицу или наоборот — войти в какой-нибудь дом, какой захочется. Согласитесь, что может быть страшнее и отвратительной этого?

Соглашаюсь, кивая:

— Только любовь с самкой гориллы…

— Хахаха!

Крестится на вдалеке виднеющийся купол Благовещенского Храма Ульяновска:

— Слава Богу, самому не довелось — но при Императоре, говорят, сидеть было ещё страшнее. Могли наказание за что-нибудь помещением в одиночный карцер на два года, в кандалы заковать или розог всыпать… Для низших сословий, конечно. К дворянам, лицам духовного звания и купечеству — таких мер не применялось.

Видно, забавного старикана прибило поболтать и, я не стал ему препятствовать, внимательно и с большим интересом слушая.

— При новой власти, конечно сперва тоже было не мёд. Первый раз меня задержали в январе 1918 года прямо на улице и доставили в арестантский дом — лишь как «подозрительное лицо»… Не понравилось, оно им — видишь ли! Продержали неделю и отпустили. Однако, я Вам скажу — «впечатлений» хватило надолго…

— … Не было разделения арестованных на взрослых и несовершеннолетних — все в одной куче. В камере нет ни матрацев, ни подушек, стоит нестерпимая вонь — весь пол сплошь залит лужей разлагающейся мочи, В баню никогда не водят, чистого исподнего белья не выдают, люди месяцами сидят в кишащей паразитами одежде, на драных лохмотьях вместо постели… Пища для арестованных, заставляет желать не только «лучшего» — а хотя бы её присутствия в достаточном количестве на столах! Чаще всего, дают два раза в день похлёбку из жаренного в растительном масле лука и фунт черного хлеба…

— … На следующий год, уже несколько получше было. Я в 1919 году два раза сидел: первый раз — вообще «ни за что», второй раз — по навету сослуживца мне завидовавшего и разинувшего свой рот на мою пайку. Тогда в Москве три исправдома было — в Кривом переулке в Зарядье, Сретенский исправдом в 3-м Колобовском переулке и Мясницкий дом заключения в Малом Трехсвятительском переулке, у Хитровской площади. Ну и ещё существовал «образцовый» женский исправдом в Новоспасском монастыре, где сидела дочь Толстого — Александра Львовна. Там, ещё помню, над входом было начерчено: «Преступление искупается трудом». Я в первый раз в тот год, в «Кривом переулке» — три месяца отбыл, а во второй раз — повезло попасть в Мясницкий дом заключения, точнее в «Лобаново» — его сельскохозяйственное отделение за городом.

Сижу, слушаю и смекаю: вот когда и откуда — все эти «наши» подхозы пошли!

— … В двадцатом году меня — чуть было не расстреляли: уже в камере смертников сидел. С Кавказа приехали знакомые с продуктами, а кто-то из «подселённых» позарившись на мою комнату донёс. При них чекисты нашли много денег, золото и оружие и заподозрили в шпионаже… Ну и меня заодно. Да, какие из них «шпионы» — обыкновенные мешочники? Но, через полгода разобравшись отпустили всех, правда конфисковав имущество за «спекуляцию»…

— … В двадцать первом году, позарившись на моё кресло — куда сам метил, на меня донёс сослуживец и, я попал в Бутырскую тюрьму. Слышали небось, о такой?

Я, с готовностью:

— Ну, а как же! Ещё песня такая есть:

— 'Бутырка, все ночи полные огня,

Бутырка, зачем сгубила ты меня?

Бутырка, я твой навеки арестант —

Пропали юность и талант

В твоих