Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России - Александр Лукомский

Затем он сказал, что он соглашается принять на себя это более чем неприятное поручение единственно с целью ликвидировать все происшедшее без кровопролития; если б он не согласился, то был бы послан карательный отряд, на чем и теперь еще продолжает настаивать Совет рабочих и солдатских депутатов; что он должен срочно сообщить в Петроград, согласен ли Корнилов подчиниться решению Временного правительства, и что Керенский, по глубокому убеждению его, Алексеева, надеется, что Корнилов откажется и что тогда будет отправлен отряд, прибытие которого в Могилев, конечно, вызовет кровавое столкновение.

Чтобы проверить, действительно ли я по телеграфу говорю с Алексеевым, я задал ему несколько вопросов, на которые только он один мог дать мне ответы, и, убедившись, что со мной действительно говорил Алексеев, пошел к Корнилову.

Генерал Корнилов, выслушав меня, попросил собрать старших чинов штаба и нескольких других поименно названных им лиц. Когда все собрались, я вновь передал все, что мне сообщил Алексеев. Корнилов попросил всех высказаться.

У большинства настроение было боевое; многие считали недопустимым подчиниться Временному правительству после всего того, что произошло; что касается ожидаемого карательного отряда, то высказывались в том смысле, что при наличии в Могилеве верных частей этот отряд просто будет уничтожен.

Я категорически высказался против возможности дальнейшего сопротивления; указал, что после первого карательного отряда будет прислан новый; что мы отрежем Ставку от фронта и будет прекращено управление армии; что если поступить так, как предлагается, то мы только сыграем в руку Керенскому; что мы тогда действительно совершим преступление перед родиной и только подтвердим, что Керенский, объявляя нас предателями, был прав; что теперь надо покориться и требовать суда; при этом выяснится, что мы действительно хотели спасти армию и родину и все, что произошло, произошло исключительно вследствие преступного и провокационного поведения Керенского.

После моего определенного заявления больше никто не настаивал на продолжении сопротивления. Генерал Корнилов молчал. Затем он встал и, сказав мне, чтобы я пришел к нему через час, распустил совещание.

Когда я к нему вновь пришел, он мне сказал: «Вы правы, дальнейшее сопротивление было бы и глупо, и преступно. Пойдите на телеграф и передайте генералу Алексееву, что я и вы ему подчинимся и ему в Ставке не угрожают никакие неприятности».

Я сейчас же все передал генералу Алексееву.

1/14 сентября генерал Алексеев прибыл в Ставку; сначала он прошел к генералу Корнилову, а затем пришел ко мне.

Он мне сказал, что согласился принять должность начальника штаба Верховного главнокомандующего при непременном условии немедленного проведения в жизнь всех требований Корнилова. Что Керенский обещал и что он будет идти по пути, начертанному Корниловым, и надеется спасти армию и добиться возможности продолжать войну.

Я на это сказал: «Неужели, Михаил Васильевич, вы верите Керенскому? Неужели вы допускаете, что он вам это говорил искренно? Разве вы не видите, что теперь у Керенского, пока его самого не свергнули, один только путь – это путь соглашения с Советом рабочих и солдатских депутатов. Вас послали сюда и вам предложили пост начальника штаба Верховного главнокомандующего только потому, что надо было исполнить требование общественного мнения и что вы, пожалуй, единственный человек, который мог ликвидировать Ставку без кровопролития. Я убежден, что и вы неприемлемы для Керенского; вы здесь пробудете не долго».

Генерал Корнилов, которому генерал Алексеев также довольно оптимистично высказывался относительно будущего, сказал ему: «Вам трудно будет выйти с честью из положения. Вам придется идти по грани, которая отделяет честного человека от бесчестного. Малейшая ваша уступка Керенскому толкнет вас на бесчестный поступок. Думать же, что Керенский, который теперь, конечно, в руках Совета рабочих и солдатских депутатов, пойдет на выполнение всех моих требований, не приходится. В лучшем случае – или Вы сами уйдете, или Вас попросят уйти».

Вечером 1/14 Сентября я был на квартире у 2-го генерал-квартирмейстера, полковника Плющевского-Плющика42. Во время ужина мне передали по телефону, что генерал Алексеев меня вызывает на мою квартиру, так как у него ко мне есть срочное дело. Я поехал в штаб – где жил.

Генерал Алексеев пришел ко мне и сказал, что он получил приказание от Временного правительства арестовать Корнилова, меня и Романовского и что он просит меня оставаться на квартире, считаясь арестованным.

Через два дня Корнилову и мне было объявлено, что всех арестованных приказано перевести в гостиницу «Метрополь», а наши помещения очистить к ожидаемому приезду в Ставку нового Верховного главнокомандующего – Керенского.

В гостинице «Метрополь» разместили нас довольно сносно. Арестованных было много. Кроме главных – Корнилова, меня и Романовского – арестовали еще товарища министра путей сообщений Кислякова43, 2-го генерал-квартирмейстера Плющевского-Плющика, члена 1-й Государственной думы Аладьина, нескольких офицеров Генерального штаба и весь состав Исполнительного комитета союза офицеров, находящийся в Могилеве. В Бердичеве были арестованы главнокомандующий Юго-Западным фронтом Деникин, его начальник штаба Марков, командующие армиями Эрдели и Ванновский и с ними еще несколько человек.

Для расследования нашего дела была назначена следственная комиссия под председательством главного военного прокурора Шабловского. Членами этой комиссии были назначены военные следователи, полковники Украинцев44 и Раупах45.

Внутреннюю охрану нашего арестного помещения нес Текинский конный полк. Надо сказать, что генерал Корнилов, говоривший по-текински, пользовался громадной популярностью в полку; его текинцы называли «наш бояр».

Первоначально для охраны нас хотели назначить Георгиевский полк, но текинцы предъявили категорическое требование, чтобы внутреннюю охрану предоставили им. В этом отношении нам помог председатель следственной комиссии Шабловский, настоявший, чтобы против непосредственной охраны нас текинцами не возражали. Охрана от Георгиевского полка выставлялась снаружи помещения.

После первых же допросов, произведенных членами следственной комиссии, выяснилось, что все они относятся к нам в высшей степени благожелательно. От них же мы узнали, что Совет рабочих и солдатских депутатов настаивает на самом срочном производстве следствия и предания нас военно-полевому суду; что Керенский также считает, что мы подлежим военно-полевому суду; что следственная комиссия постарается затянуть следствие насколько только это будет возможно и будет настаивать на гласном нормальном суде.

Для нас, конечно, было понятно, что и для Совета рабочих и солдатских депутатов, и для г-на Керенского совсем не улыбается доводить дело до нормального суда, на котором выяснится вся истина. Для них нужен был скорейший над нами военно-полевой суд и расстрел.

Нас, в первые дни после нашего ареста, спасло то, что мы были арестованы в двух группах: в Могилеве и в Бердичеве. Нужно было все же предварительно допросить на местах, не соединяя арестованных вместе. А на это требовалось время, и следственная комиссия не спешила.